На пути к сверхчеловечеству

Истина совершенно естественна, и именно поэтому мы ее не замечаем. Более того, это единственная вещь в мире, которая естественна. Она была здесь с самого первого взрыва атомов, иначе откуда бы ей появиться, в какую дату Андромеды, или Краба, или нашей галактики, какой пророк ее принесет, какое чудо или открытие? Пророки приходят и уходят, открытия добавляются одно к другому, и сегодняшние чудеса становятся завтрашним археологическим слоем для жителей следующей эпохи. Мы еще не там, и все же мы всегда были там, посреди чуда. Только есть момент, когда открываешь глаза на чудо. И это единственный момент мира, Великий Момент всех веков и всех земель, потому что все едино, есть только одно тело и один взгляд для всех вселенных. Невозможно изменить ни одну точку мира, не изменив всего; невозможно открыть взгляд здесь, не открыв его там; невозможно коснуться Центра истины, не коснувшись всех центров, мгновенно и без расстояний, потому что существует только одна Правда и только один центр.

Значит ли это, что никто никогда не касался этой Истины? Конечно, ее касались – на высотах ментала, в моменты редких озарений, которые оставили следы здесь и там, на лице Будды в Индонезии, Афины в Парфеноне, в улыбке ангела Реймса, в некоторых чудесных Упанишадах, в некоторых благодатных словах, выплывающих как желанный и золоченый анахронизм, почти нереальный среди наших бетонных сооружений и цивилизованной дикости; ее касались в глубинах сердца, прошептали Святым Франциском или Шри Рамакришной; но воды текут, и мы все теперь знаем, что последнее слово остается за бомбой и триумфом последнего демократического героя, который вскоре присоединится к другим в той же тщетности усилий. Но этой Истины никогда не касались в материи, ее никогда не касались здесь; и она остается тем, чем всегда была – сверкающей мечтой в хаосе веков; и мир продолжает напрасно вращаться, добавляя открытия, которые ничего не открывают, и псевдознания, которые в конечном счете задушат нас.

Поистине, странная иллюзия заставляет нас действовать: мы исправляем одну несправедливость здесь, чтобы вызвать другую там, мы затыкаем трещину здесь, чтобы там возникла другая рана; но это одна, всегда одна и та же рана – есть только одна рана в мире; и пока мы сами не захотим вылечить этот недуг, все наши медицины, парламенты, системы и законы – миллионы законов от всех уличных углов до коврика у нашей двери – не вылечат ничего ни в нас самих, ни в мире. Мы занимаемся благотворительностью и полны альтруизма, мы распределяем, делим, уравниваем; но наши благодеяния идут в паре со злодеяниями, и страдание, огромное страдание мира, просачивается повсюду и подтачивает тайком наши благосостоятельные квартиры и наши пустые сердца; наше равенство – это гигантское серое однообразие, которое опускается на Землю и равным образом душит и хорошее, и менее хорошее; богатство с бедностью, толпы здесь и толпы там – великая механизированная человеческая толпа, бесплотная, манипулируемая тысячами радиостанций и газет, горланящих и вопящих последние новости почти до самых деревень в Гималаях. И ни одной новости! Нет ни на один су новинок под этими звездами: люди страдают и умирают в своих супербольницах, которые не лечат ничего, и в своих супергородах, переполненных душевнобольными.

Но завтра, как полагают, будет лучше – с лучшими машинами, медикаментами, красными крестами (или зелеными, голубыми), законами и еще раз законами, призванными покончить с мировой опухолью. И мы будто слышим, как раздается оттуда, издалека, шесть тысяч лет назад, волнующий голос Лопамудры, жены риши Агастьи: «Я копаю, копаю... осень за осенью тружусь я днем и ночью, и с каждым рассветом старость все ближе и ближе, она уменьшает славу наших тел...» И жена Майтрейи вторит ей: «Для чего все это, если я не найду нектар Бессмертия?»

Означает ли это, что мы не прогрессировали? Если и прогрессировали, то точно не в том смысле, в каком мы это понимаем. Мы не стали более человечными, чем тибетцы или афиняне, мы недалеко от них ушли, несмотря на всю нашу механику. Как сказал Шри Ауробиндо: «Современному человечеству нужны машины в силу его неизлечимого варварства». Мы полагаем, что становимся хозяевами, но мы вовсе ничего не покорили. Наша механизация – это признак бессилия, многочисленные аппараты слепо-глухо-немого паралитика, чтобы заменить нашу неспособность дальше видеть, лучше слышать, проникать в суть вещей и постигать прямо и непосредственно; мы умеем не больше, чем десять тысяч лет назад (возможно, тогда мы умели это лучше) изменять материю по желанию, прояснять ее сознанием, понимать ее взглядом. С нашей аппаратурой мы продвинулись меньше, чем животное с его шестым чувством или пигмей Центральной Африки. Наши машины видят лучше, чем мы, чувствуют лучше, чем мы, считают лучше и, возможно, они в итоге и жить будут лучше, чем мы.