На пути к сверхчеловечеству

Но что же затмевает наше видение? С тем же успехом можно спросить: «Что затмевает линейное видение сороконожки?» Или что затмевает лотос в семени. Для наших глаз Вселенная разворачивается постепенно, но наши глаза в действительности и есть верховный Взгляд, скрытый от самого себя, чтобы видеть миллионами глаз через вечность веков и под миллионами цветов и обликов то уникальное совершенство, которое он видел в свой изначальный вечный белый миг. Мир ЕДИН, это глобальное единство, даже ученые говорят об этом. И они пытаются найти это уравнение. Но чтобы найти это единство, они делят и делят до бесконечности или почти до бесконечности; они коснулись самого ничтожно малого и еще более ничтожно малого, необъятного и еще более необъятного. Но это единство не является ни суммой, ни сокращением до микроскопического, так же, как вечность не есть бесконечное количество лет или неисчислимое количество милей плюс еще одна. Это единство здесь, полностью, в каждой точке пространства и в каждой секунде времени, так же как и во всех сложенных бесконечностях и во всех собранных вместе необъятностях. Каждая точка содержит все, каждый миг – это вечность, которая смотрит сама на себя. И мы, находящиеся в этой точке и в этой секунде, мы вечны и завершенны; и все земли, все галактики встречаются в нашей главной точке, и вечный лотос горит в нашем сердце, только мы этого не знаем. Но узнаем мало-помалу. Однако, недостаточно знать это головой или сердцем – мы должны узнать это нашим телом. Тогда чудо станет действительно полным, и вечный лотос, сиявший на вершинах духа, навечно засияет в нашей материи и в каждой секунде.

Это то самое совершенство, то единство субстанции, сознания и бытия, подобное золотой памяти мира, тот смутный образ, который каждое существо и каждая вещь силятся выделить и ухватить, тот стимул великой Жажды мира, двигатель его гигантской Потребности быть, охватить и расти. Это как навязчивое воспоминание, которое бросает существа и вещи, и даже галактики, в смертельные объятия, которые хотели бы быть любовными объятиями, которые хотели бы все понять, все держать, всем обладать и все охватить в пределах своего круга. Каждая вещь ощупью стремится к этому: актиния своими щупальцами, атом своей гравитацией, а человек – своим интеллектом и своим сердцем. Но наша жажда не может быть утолена до тех пор, пока она не охватит все, не поймет все и пока не останется ни одной частички Вселенной, которая не стала бы нашей субстанцией, потому что на самом деле все всегда было нашей субстанцией, и нашим существом, и нашим собственным лицом под миллионами улыбок или страданий, ищущих свою улыбку, – но которые не улыбнутся по-настоящему до тех пор, пока не найдено то, чем они были всегда. И нет в мире другого страдания, другого разрыва, другой нехватки; и до тех пор, пока эта потребность не будет удовлетворена, мы будем идти и идти, и атомы будут продолжать кружиться, создавая материи все более чистые и светлые, актинии будут хватать добычу, а люди копить свои сокровища, грабить или любить – но только одна вещь может быть любима; и до тех пор, пока они не полюбят все, они ничего не полюбят по-настоящему и ничем не будут владеть, кроме собственной тени.

Но как получилось, что это «Я», это большое «Я», которое есть мы, разделило себя, размножилось, раздробилось на миллионы вещей и существ? Зачем такое долгое путешествие к тому исходному единству, с которого начинали? Но в действительности, «Я» не делилось, оно никогда не распылялось по звездам, разделенным световыми годами, по амебам сознания, разделенным оболочками, пленками или панцирями, по маленьким человечкам, отделенным друг от друга белой или черной кожей или слегка расплывчатыми мыслями. Ничто никогда не было отделено, и наши звезды встречаются в одной маленькой звезде, которая светится в сердце человека, в каждой вещи и в каждом камешке Вселенной. Как бы мы смогли познать этот мир, если бы мы уже не были им? Поскольку знают только то, чем являются сами, и все, что не является нами, для нас просто не существует или невидимо для наших глаз. Мы можем предвидеть завтра, чувствовать надвигающийся несчастный случай, боль или мысль за десять тысяч миль от нас, клад, зарытый в поле, эту маленькую жизнь, которая трепещет на листочке у нас перед глазами, – все это только потому, что мы связаны с этим, мы одно целое, все уже здесь, непосредственно и безраздельно, завтра или послезавтра, здесь и там, перед нами или вдали от нас. Нет разделения, есть только глаза, которые плохо видят. Есть сумма невидимого, которое постепенно становится видимым, от протоплазмы, до гусеницы и человека, и мы просто еще не исчерпали всей гаммы. Возможно, завтра мы увидим, что дистанция между одной страной и другой, одним существом и другим, между сегодня и завтра так же хрупка и иллюзорна, как стебелек травы, отделяющий одну гусеницу от другой на одном и том же поле. И мы перешагнем стенку времени и пространства так же, как сегодня мы перешагиваем стебелек травы, разделяющий гусениц.