На пути к Цусиме

Нелидов же утвердил и общую инструкцию делегатам. В ней говорилось: «Не желая вводить в работы Комиссии нового повода к распре и к возбуждению общественного мнения Англии, мы не должны непременно доказывать, что миноносцы, произведшие нападение на нашу эскадру, были куплены или снаряжены в Англии, или что английские моряки вербовались на эти суда; мы можем ограничиться лишь настойчивым утверждением того факта, что нападение действительно было, а для подобного утверждения вполне достаточными являются подробные, ясные и твердые показания наших трех морских офицеров; в дополнение же к этим показаниям весьма ценно свидетельство лоцмана Христиансена, видевшего накануне происшествия вблизи от Доггер–банка два неизвестной национальности миноносца, совершенно соответствующих по внешнему виду тем, которые произвели нападение на нашу эскадру; само собой разумеется, что, выказывая столь умеренный образ действий, мы вправе ожидать и с английской стороны умеренного и беспристрастного отношения к делу; в противном же случае, то есть если бы англичане стали стремиться во что бы то ни стало доказать, что никаких неприятельских судов вблизи места происшествия быть не могло и что наша эскадра ошиблась самым грубым образом, приняв именно рыбачьи пароходы за японские миноносцы, — то мы можем выдвинуть новый ряд свидетелей, показания коих указывают, хотя и несколько голословно, но весьма правдоподобно, на тайное снаряжение в Англии судов с неприязненною против русской эскадры целью и на вербовку английских матросов для этого предприятия»[204].

Практика рассмотрения скандального происшествия внесла в этот план некоторые изменения, но главное — подчеркнуто примирительный тон русской делегации и ее стремление строго ограничить расследование рамками самого инцидента — остались магистральной линией ее поведения в течение всего времени работы парижской комиссии. В известной мере это миролюбие, очевидно, отвечало намерениям и потерпевшей стороны — профессор Мартенс, ссылаясь все на тех же своих «хорошо осведомленных в политических вопросах» английских доверителей, утверждал, что «Foreign Office совершенно не намерен серьезно ссориться с нами из‑за этого глупого дела»[205]. Русские делегаты неоднократно и в присутствии своих британских коллег подчеркивали, что «мы вовсе не считаем желательным обострять вопрос, особенно публично, новыми и относящимися лишь косвенно к делу препирательствами касательно каких бы то ни было происков, неблаговидных вербовок и т. д.»[206]. Все эти заверения имели одну цель — убедить представителей потерпевшей стороны, что, как бы ни складывалось расследование, российская делегация сделает все от нее зависящее, чтобы не нанести ни малейшего ущерба престижу Великобритании и не поставить под удар английских подданных.

Действия британской делегации в Париже направлял будущий советник посольства Великобритании в Петербурге, а тогда — 1–й секретарь британской миссии в Париже 38–летний сэр Хью О’Берн (H. O’Beirne). Свои подробные донесения он слал в Лондон почти ежедневно — сначала на имя «государственного подсекретаря» (Under Secretary of State) по иностранным делам Томаса Сандерсона (T. H. Sanderson), а затем и самому министру Лансдоуну; от них же получал и указания по всем вопросам. Сохранившаяся в бумагах британского Foreign Office и в совокупности с упомянутыми конфиденциальными докладами Неклюдова и сообщениями повременной печати эта переписка дает возможность подробно и достоверно изучить ход работ парижской следственной комиссии и ее результаты.

Пока адмиралы- «комиссары» отмечали дома Рождество, гулльские рыбаки определялись с финансовыми претензиями к русскому правительству. К концу декабря потерпевшими объявили себя 399 человек (при, напомню, восьми непосредственно пострадавших), общая сумма иска которых составила без малого 104 тыс. фунтов стерлингов, или 960 тыс. рублей. Сами собой установились и «тарифы»: за легкую рану, полученную на Доггер–банке, — по 5 тыс. рублей, за испытанные здесь «нервное потрясение и испуг» — по 450 рублей, за то же членам семей на берегу — 28 тыс. рублей в общей сложности, за «спасение получивших повреждения баркасов» — по 4500 рублей за каждый и т. д.[207] Те рыбаки, которые в ночь на 9(22) октября находились в море, но далеко от места происшествия, в обоснование своих финансовых претензий к России вдруг стали утверждать, будто были обстреляны неким русским судном ранним утром следующего дня[208].