На пути в прекрасное далеко. Приглашение к разговору

Пришла пора готовиться в дорогу:
Подруга Жизнь висит на волоске.
Куда проляжет путь – то ль к чёрту, то ли к Богу,
И нету времени в походном рюкзаке.

Когда? Куда?..

Вопросы остаются.
А новый день приходит как всегда:
Опять гремит трамвай, и воробьи дерутся,
Под снегом зреет вешняя вода;

В роддоме закричал родившийся ребёнок,

(Одной счастливой матерью прибавилось в стране)
Вновь валентинки дарят будто бы влюблённым,
А кто-то плачет оттого, что любви нет;

Кто-то Кавказ спасает для России,

А кто-то ей готовит в спину нож
И доит её вновь, как раньше, с прежней силой,
Чтобы потом продать за жалкий барский грош.

Могу понять счастливых – им не гоже

Считать деньки в походном рюкзаке.
Кто ж на себя взвалил предательств ношу,
Тот пусть подумает – их петушок пропел.

А что же я? Зачем считаю годы?

Не верил в Бога? Заповеди чтил?
Но видно то, что мне дала природа,
Я где-то по пути и обронил.

Одрях душою, силы растранжирил…

Одна Любовь сражается за жизнь.
Проснусь – я жив! И кто вокруг – все живы!
Так значит не к концу моя тропа бежит.

Я вижу его муки. С телесными болями он как-то справляется. Душа у него страдает: он жутко боится, что после его кончины ей неуютно будет на этом свете.

С миром связь оборвётся с последним биением сердца,
И над телом моим вознесётся в бессмертье Душа.
Где найдётся приют ей?
Где сможет с дороги согреться,
Когда люди над телом похоронный обряд совершат?

Средь живых только ей суждено быть моими глазами

И когда средь живых проскользнёт моей памяти нить,
Как Душе будет любо, что вышло кому-то слезами
И крестом или тихой печалью свой лик осенить.

Не знаю, может и я, когда придёт мой срок, тоже взволнуюсь о ещё не сделанных делах, не пройденных дорогах, опечалюсь о людях, которых вольно или невольно обидела в промежутке между жизнью и смертью и не попросила у них прощения, – может так и получится. Я это понимаю и стараюсь как-то жить правильно с моей точки зрения, чтобы не было потом страшно. Я помогаю ему облегчить страдания на последнем отрезке его жизни и сама себя внутренне готовлю к какой-то кончине. Я думаю, что мне не будет страшно умирать, а вот ему умирать страшно. Он не за себя боится, за меня. Он – мужчина и в жизни он всегда был мужчиной: мне жилось с ним комфортно под его защитой.

Монолог женщины прерывает короткий писк звонка. Больной пришёл в себя из очередного забытья и просил о помощи.

Женщина-мать, женщина-медсестра, женщина – бессменная сиделка – одна во всех лицах – мягким воркующим голосом успокаивала своего обессиленного мужчину, готовила лекарство, шприцы, вселяла ему уверенность в борьбе с его болезнью, спасала жизнь его, висящую на волоске.

Она давала ему возможность как обычно обозревать стены комнаты, люстру над головой, книжные шкафы и. может быть, думать, спрашивать воображаемого собеседника:

Кто расскажет по секрету,
Коли им не дорожит,
Что такое чудо это —
Человеческая жизнь?

А, может, больного уже не жизнь интересует? Жизнь человеческая, если она на исходе, если она приближается к пропасти, она – эта жизнь! – нужна ли она сейчас больному? Может его сейчас больше всего занимает мысль, а как же он прожил промежуток между рождением и будущей кончиной? Промежуток, который всё живое именует Жизнью, и в котором только человек, наделённый природной мудростью может оставаться в жизни Человеком, существом думающим, и не находит себе места от этих, терзающих его душу дум.

О ком или о чём думы?