На пути в прекрасное далеко. Приглашение к разговору

Духовник говорил долго, мать слушала, а перед глазами у неё из окон горящего здания выбрасывались и выбрасывались горящие люди. Она крепко прижимала к себе ничего не понимавшего сыночка и беззвучно, внутри себя, крича – Матери этих извергов, слетитесь в Одессу, поглядите, что вытворяют ваши дети! Они стреляют в своих сограждан, они жгут ни в чём не повинных! Они – чумные! Слушают не своё сердце, подчиняются их бесчеловечным поводырям, отдавшим душу не Богу, но сатане! Чёрные… чёрные души у них – не людские.

Чёрные души повсеместно гуляют по свету,
Чёрные души – куски чьих-то горьких обид,
Чёрные души – не тот них ни ответа-привета,
Чёрные души – могильных плит чёрный гранит.

Пойди, постучись к ним,

                              ты встретишь лишь только молчанье.
Пойди, постучись к ним —
                              уйдёшь с тем, с чем только пришёл.
Пойди, постучись к ним – у них сеть своих мирозданий,
Там – чёрные души, и им средь своих хорошо.
Хоть взывай к ним, хоть криком кричи – Их хозяева – палачи!

Не может понять материнское сердце, как Украина, познавшая ад фашистской оккупации, похоронившая не один миллион лучшей части своего народа, сейчас сама, под напором своей правящей “элиты”, пустилась во все тяжкие. Народ её молчит, не осуждает никого и ничего не предпринимает для наведения должного порядка.

Посмевший восстать шахтёрский Юго-Восток страны, отражает агрессию бывшей своей армии, остаётся с ней один на один практически с голыми руками. Неонацистский ад повис над ещё не чувствующей вселенскую беду Украиной.

Мне, чьё детство прошло в глубоком сибирском селе, основанном украинскими переселенцами, потомки которых, мои односельчане, до настоящего времени не порвали с украинскою мовою и пусть она у многих превратилась в некий русско-украинский суржик, мне понятен этот язык.

Я влюблён в певучие украинские мелодии. Их пело, а, может, и сейчас не перестаёт петь старшее поколение моих односельчан. Сердце замирает от волшебных звуков, которые парят над поющими.

Посію я огiрочки
Близько над водою
Сама буду поливати
Дрiбною сльозой

Ростiть огiрочки

В чотирi рядочка
Не бачила миленького
Аж чотирi годочка

А на пятий побачила,

Як череду гнала
Не сказала “милий здрастуй”
Бо мати стояла

Бо мати стояла

А батько дивився
Не сказала “милий здрастуй”
Щоб не розгнiвився

Де ти чорнобривий

Де ти, отзовися
Як я бiдна тут горюю
Прийди подивися

Словами не передашь прелесть мелодии песни, но целомудренное отношение девушки к полюбившемуся человеку было как на ладони.

Особенно это прослеживается в другой песне:

Несе Галя воду,
Коромисло гнеться,
За нею Іванко,
Як барвінок, в'ється.

– Галю ж моя Галю,

Дай води напиться,
Ти така хороша —
Дай хоч подивиться!

– Вода у криниці,

Піди тай напийся,
Як буду в садочку —
Прийди подивися.

– Прийшов у садочок,

Зозуля кувала,
А ти ж мене, Галю,
Та й не шанувала.

– Стелися, барвінку,

Буду поливати,
Вернися, Іванку,
Буду шанувати.

– Скільки не стелився,

Ти не поливала,
Скільки не вертався,
Ти не шанувала.

Несе Галя воду,

Коромисло гнеться,
За нею Іванко,
Як барвінок, в'ється.

В моё детское время взрослое население моего села при детях воздерживалось произносить бранное слово. Как и во всех семьях Советского Союза, в семьях обрусевших украинцев, сибиряков, у них в большинстве семей кроме мальчиков не осталось мужчин, сложивших жизни на фронтах Великой Отечественной.

Мы, лишённые мужского внимания и защиты от жизненных неурядиц, рано впрягались в тяготы колхозной жизни и не делились на “москаляк”, кацапов или хохлов. Мы были единым советским сообществом. Мелодичные украинские песни односельчан вплетались в общий хор наравне с раздольными русскими песнями, и это обстоятельство неизбывно живёт в моей душе, не выветриваясь с годами.