На распутье

Царь Василий все время был как бы в угаре, однако, очнувшись в это утро, он сказал себе: «Будет, я государь, а дело мое зело некрепко». Подкрестная запись с клятвой судить людей «истинным, праведным судом» похилила и без того шаткое его положение. Он половинил царскую власть, поставил себя не выборным, а присяжным царем, что ничего доброго ему не сулило. Царь Василий слышал ропот даже в том узком кружке, с которым, как ему казалось совсем еще недавно, он был спаян братским словом. «Все они — собаки. Все думцы. Мало ль там поизжевали дурных языков? Мало их, толстобрюхих, давили Грозный и Годунов. Задавлю строптивых земщиной. Я — земский царь. Пускай делят меж собою власть только на Земском соборе. А Думе я власти не дам».

Родовитые зашипели по всем углам: слыхано ли, чтобы земские сермяжники, ходившие в кебеняках, лишили бояр их прав? Но не перед боярами испытывал страх Василий Шуйский. Второй Лжедимитрий, появившийся несколько дней назад под Москвою, не выходил из головы.

…Василий Иванович, наспех помолившись, заспешил в приемную.

Вошли братья царя, Дмитрий и Иван, а также племянник Михайло Скопин^{17}.

Шуйский чертом оглядел братьев:

— Бездельники! Где ваше усердие?

Дмитрий обиделся:

— Ты нас не кори. Все, что можем, мы делаем.

— Ты только и можешь с бабами. Ни на кого нельзя положиться! Где теперь вор Веревкин?

— Как доносят лазутчики, самозванец или в самом Смоленске, или под городом, — ответил Иван.

— Что надумал Ивашка?

— Двигается на Москву, — ответил Дмитрий.

— Где Воротынский с Трубецким?

— Отводят остатки войска к Москве, — сказал Скопин, — но они навряд ли пригодны к делу.

— Тыща воров и босяков побила пятитысячное войско! Неслыханный позор! Какие вы воеводы? Только и думаете о своих вотчинах. Ни у кого нету радения. Видно, мне самому придется идти на государево дело.

Иван с жалостью взглянул на брата-царя, сказал:

— Истома Пашков взял под свою власть Тулу, Венев и Каширу. Но хуже в Рязани: воевода Григорий Сумбулов — подлый изменник. Страшней его дворяне — братья Ляпуновы, Прокопий и Захар. Младшего за продажу вина и оружия мятежным казакам крепко били кнутом. Видно, не пошло в пользу. И того и другого, государь, надо ковать в железы — покуда не поздно. Ляпуновы зело опасны!

— По верным сведениям, за самозванцем идут около двадцати городов. — Сообщение Михаилы Скопина повергло Шуйского в меланхолическое уныние, но, когда тот прибавил, что отряд Григория Полтева, двигающийся к Москве, перебил взявших сторону самозванца в Дорогобуже и Вязьме, царь ободрился:

— Одолеем! Послать кого-нибудь к Ивашке: пускай уговорит его отстать от вора, а не захочет — потравим ядом. Человек надежный уж есть… Немец Фидлер. Надысь предложил свои услуги.

— Мне эта затея, государь, не шибко по нутру, — возразил Михайло.

— Чего-то, племянник, имеешь против немца? Ты его знаешь?

— Я его видел раз. Что он за человек — не ведаю, но лучше бы этого Фидлера не посылать.

— Он мне дал клятву перед святым распятием.

— Фидлер не обманет, — поддакнул Дмитрий.

— Раз он сам лезет с услугою — тут дело нечисто, — продолжал стоять на своем Скопин.

Но Шуйский упрямо повторил:

— Фидлер — человек надежный!

XII

Пороховой дым медленно развеивался. Справа, на спуске к речке, слышались редкие выстрелы. Тупо бухали мортиры, и ржали кони. Болотников на гнедом сильном коне, подаренном ему Молчановым, ехал шагом по проселочной дороге. Пятитысячный отряд конницы князя Юрия Трубецкого был разбит наголову: остатки войска, не попавшие в плен, кинулись бежать. Но перед этой сшибкой с князем Воротынским болотниковцы получили перетряску от Михайлы Нагого. «И Болотников приходил в Кромы, и он Болотникова побил». В деревне стоял глухой говор — не менее тысячи пленных понуро теснились на лугу, ожидая своей участи. Болотников с телохранителем Елизаром Купырем подъехал к пленным, оглядывая воинство недобрыми, колючими глазами. Жесткое, в обрамлении темной бороды лицо его было будто вырублено из железа. Он был в латах и шлеме.

— Стоите смирные, бунтовщики и кровопивцы! — выговорил он в угрюмой тишине. — За каво, злодеи, кровь свою дурную лить? За рябого Шубника, захватившего самовольно державу? Хотя держава и не у нево — царишка гол как сокол. Держава у истинного царя Димитрия. Я видал ее своими глазами. Что лупаешь, собака, бельмами? — прицепился он к рослому, бесстрашно глядевшему на него стрельцу. — В воду ево! И энтого, и того, мурлатого, и энтого — всех, паскуд, в воду, топи свору!

К нему подъехал сотник на сером в яблоках, под малиновым чепраком[15] коне.

— Господин атаман, скольких приказываешь топить?

Болотников, крутнув коня, протрусил назад, остановившись на середине колонны пленных.

— Энту половину — до единого! — выкрикнул пронзительно.

Послышался ропот:

— Чем мы виноватые?

— Шубник пусть за вас помолится. Нашли, сволочи, сабе царя! Топи их, а энтих — под плети! Ободрать до костей и отпустить к Шубнику — пущай подивится на свое воинство.