На распутье

— Отвечай, собака: посылал Оську Селявина к Сапеге? С кем переправляешь грамоты? — Долгорукий впился взглядом в вылезающие из орбит кровавые зенки казначея. — Не одного Селявина. Еще четверых посылал к шляхтичам. В сговоре с Голохвастовым? Ну? Переломайте ему ребра!

Пыточную забила смрадная вонь, — и тогда Девочкин выдохнул из жутко раззявленного рта, не вынес пытки, должно, оговорив себя:

— Каюся… в измене… посылал Оську. Голохвастов со мною в сговоре.

Девочкин заплакал, моля о сострадании, но пытальщики опять безжалостно раскаленными щипцами ухватили его за ребра.

— Ну! Не то четвертуем!

— Как вы завтра учините вылазку, Голохвастов хочет вороты открыть шляхтичам, — захрипел Девочкин.

Правду ли он, истерзанный, говорил? То было известно лишь Богу…

Поднявшись из пыточного погреба, Долгорукий грудь в грудь сошелся в архимандритом Иосафом. Его большое, тяжелое лицо было темно и устрашающе, клокастые брови Иосафа полезли на лоб, выговорил с придыхом:

— Ты что ж чинишь, воевода? Распял на дыбе казначея монастыря, монаха, день и ночь молящегося Творцу?! Слыхано ли подобное?! Да как ты посмел в моей обители учинить это?!

— Отец Иосаф, Девочкин — изменник, и он умрет. Он только что сознался. Не потакай измене!

— На Девочкине нету вины, — тихо молвил стоявший поодаль Иринарх.

— Знай свое место, пономарь! — цыкнул на него воевода.

— Тут, княже, дело темно… изменник ли он? Или кем-то заложен как изменник? — сказал Иосаф.

По кельям, как веретенья, копилась тяжелая злоба, готовая вырваться наружу. По монастырю шел тяжелый ропот, уныло тащились, чтобы лезть на стены, монахи, иные ругались:

— Креста на них, видно, нету! Нашли время смуту наводить.

Старцы-монахи увещевали молодых ратников:

— Пошто Бога гневите, окаянные? Ай захотелось, чтоб в Сергиевом доме — в храме Пречистой Богородицы — распоряжалась латынь?! На нас Россия глядит. Клянитесь пред мощами святого Сергия: биться с супостатами за обитель до последнего вздоха — и пускай осеняет вас крестная сила Господа!

Темной ноябрьской ночью над прахом святого Сергия стояли коленопреклоненные воеводы — Иосаф давал им благословение на ратный подвиг, совал в губы тяжелый золотой крест, свою сухую руку, напутствовал:

— Бог с вами, идите на окаянных!

Задумали дерзкую вылазку в стан Сапеги. В крепости ударили в осадный колокол.

— Святой Сергий с нами, вперед, молодцы! — прокричал Долгорукий, пронзив мечом кинувшегося на него шляхтича.

Ударив с трех сторон, защитники крепости погнали поляков к мельнице, те стадом кинулись вниз, но их кололи и рубили, сшибли в реку Кончуру, затянутую тонким панцирем льда. В кровавом месиве барахтались тела… Тщетно пытался выправить дело неистовый Ян Сапега, из теплой землянки шляхтич выскочил в одном сапоге, крутился на коне около пушек:

— Бей по рясникам, гоните их в низины. Труби сбор!

Но из монастыря на помощь подоспело подкрепление, ударили по польскому наряду, переколов пушкарей.

Гетман Сапега, сорвав голос, уходил из деревни Красной. Все туры оказались в руках вышедших из крепости. Долгорукий подъехал к отбитым пушкам, их взяли восемь. Казак тащил несколько польских знамен.

— Все оружие взять с собой! — приказал воевода. — Всем уходить за стены. Да поживее!

XIX

…Архимандрит старец Иосаф глубокими ночами простаивал на молитве, согбенная тень его висла на стене, колебался от сквозняка огонь свечки.

Около стены сидела, глядя потухшим взором на лампаду, схимница мать Уфимия. Она уже приготовилась к великому своему часу. Рядом с Уфимией копошилась бледненькая, в чем только держался дух, инокиня Ольга, дщерь Годунова Ксения, так много перестрадавшая, что уже не чаяла жизни. Как дивный давний сон вспоминала Ксения ту короткую счастливую пору, когда она, помолвленная с датским принцем, была полна любовью и к нему, и ко всему белу свету… Но счастье ее оказалось короче аршина, все оборвалось со смертью принца. Измученная хворью, лишениями и страхами, глядела она широко распахнутыми глазами в темный потолок кельи, прося у Бога одного — своей смерти. На что ей было надеяться? Чего ждать от жизни? И твердила, как заклинание: «Знать, я прогневала Господа!»

— Надоть заступницу Пречистую вынесть на стену, — сказала одна из старых монахинь, обращая свою речь к Уфимии, пользовавшейся общим уважением.

— Вчера после вечерни отцу архимандриту Иосафу было чудесное видение, — сказала Уфимия. — Когда, намаясь, старец забылся в пресвятом Троицком храме, ему явился чудотворец преподобный Сергий, стояща против чудотворного образа святыя живоначальныя Троица. Святой со скорбными слезами молился. Архимандриту же он глаголил: «Бдите и молитеся, да не впадите в напасть».

— То, видно, добрый знак, — сказала согбенная монахиня.

В двери влез обвешанный оружием ратник, волоча за плечи раненого, оставляя кровавый след. Бедняга громко стонал. Следом двое монахов на дерюге внесли другого: он был без памяти и, должно быть, кончался.

— Станови живо воду в печь! — распорядилась монахиня. — Давай сюды чистую холстинку. Помогите мне их раздеть.