На расстоянии звездопада

Алексей заметно постарел. От носа к губам потянулись две горькие складки, на высоком лбу прорезались глубокие морщины, и под глазами было черно. Весь его облик, помятый, небрежный, выдавал старого бирюка, отгородившегося в своем скиту от внешнего мира. Глядя на него, было ясно, что та, придавленная тяжелым камнем боль, не забыта и в любой момент готова взметнуться вверх.

– Чего ж не решился? – спросила Ульяна. – Или ты тоже считаешь, что я не по делу высказалась в адрес дорогих земляков?

Он усмехнулся, криво, на один бок, отчего старый шрам на виске стал заметнее и резче.

– Да нет. По-моему, все верно было. Если кому-то не понравилось, это дело их личной мнительности. На самом деле я давно хотел поблагодарить.

– За что?

– За все. За то. Что тогда была на моей стороне, поддерживала и… Не знаю, как это правильно сказать…

Он вздыхал и топтался, как медведь. Рассчитавшийся за покупки сын встал поодаль, осторожно прислушиваясь к разговору. Ульяну он явно узнал, но, тем не менее, в разговор взрослых не вмешивался, а она, бросив в его сторону торопливый взгляд, ошеломленно отметила, как он похож на мать, буквально одно лицо.

– Ну, как есть говори, – не выдержала Ульяна. – Я уже такого успела наслушаться, что не обижусь.

– За то, что оказалась человеком. Порядочным и принципиальным. Мне всегда казалось, что принципы для подобных моментов слишком дорогое удовольствие. Маленький город, общественное мнение, давление. Я рад, что ты не побоялась меня поддержать.

– Меня никогда не волновало общественное мнение, Леш, – осторожно сказала Ульяна. – Так что, если хочешь поговорить – заходи. Я еще пару дней тут.

Он сухо кивнул и направился к выходу. Сын поспешил следом, оглядываясь на Ульяну с нескрываемым любопытством, а она подумала, что со спины они выглядят как Тимон и Пумба: коренастый и плечистый отец, и тощий, как стебелек картошки, сын.

– Так и живут вдвоем, – с грустью сказала Танька. – Лешка, конечно, молодец. Сына один вытянул, бизнес выстроил. Даже в дефолт не разорился. Это, кстати, его магазин, я говорила? Видела его недавно тут, постояли, повспоминали…Жалеет, что меня потерял.

Ульяна закашлялась, а потом слабо произнесла:

– Чего ты чушь городишь? Когда это он тебя терял? Лешка с Оксаной встречался, на ней же и женился. Что-то я не припомню, чтобы он хоть раз тебя выделил.

– Ты что? – вытаращила глаза Танька. – На Оксанке он женился от безысходности, потому что я на тот момент ему отказала, но все эти годы Леша любил меня. Кто же знал, что он так поднимется…

Последнюю фразу она произнесла с горечью, а потом, увидев саркастическую ухмылку сестры, торопливо добавила:

– Но я не жалею, что вышла замуж по любви. И нечего так скалиться!

– Трепло ты кукурузное, – беззлобно отмахнулась Ульяна.

В телефоне, поставленным на беззвучный режим, опять была куча пропущенных вызовов и смс, но Ульяна и не подумала их читать. Встреча с Алексеем, с неэлегантной фамилией Митрофанов, всколыхнула заросшее ряской болото. Лежа без сна на диване, Ульяна мельком подумала, что так и не выполнила миссию, не поговорила с сестрой, не сдвинула с место ее железобетонную упертость, а все из-за Лешки Митрофанова, по которому сохла половина города, и даже Ульяна поглядывала на него с легкой тоской.

Митрофан, Фан-Фан Тюльпан… Первый парень на деревне. Серьезный, обстоятельный, красивый, выбравший себе в спутницы жизни Оксанку Зайцеву, лучшую подружку Таньки, обычную девчонку, ничем не примечательную и, на фоне сестер Некрасовых, совершенно бесцветную. Даже на свадьбе, где Танька, естественно, была подружкой, она затмила серенькую Оксанку, незаметную, как воробей.

Вспомнив свадьбу, Ульяна криво ухмыльнулась, а потом согнала улыбку с лица.

Конечно, все было по-деревенски, без размаха. Отмечали прямо на улице, во дворе дома, выставив столы под навес и прикрыв, в ожидании дорогих гостей, тюлевыми занавесками, от мух. Молодые делали круг почета, возлагали букеты к мемориалу Победы, мотались на берег озера, фотографировались на «мыльницы» у чахлых достопримечательностей. Гости томились и ждали, когда можно будет сесть за стол, а потом уже не стеснялись, пропуская мимо ушей крики надрывающегося тамады. Бражки родственники наквасили много, целых три фляги и, кажется, все три опустели задолго до окончания мероприятия. На второй день не осталось точно. Даже ягодки со дна выскребли и жадно ели, давя языком на нёбе.

«Я сама была такою триста лет тому назад…»

Господибожемой… Она когда-то пила бражку наравне со всеми! Ульяна вдруг почувствовала себя Черепахой Тортиллой.

Танька, тогда еще не замужняя и, кажется, даже незнакомая со своим будущим мужем, поймала букет невесты, растолкав конкуренток, а потом, напившись бормотухи, высказала Оксанке, что та увела ее мужика, и отольются новобрачной слезки лучшей подруги. Вася, женившийся на Дарье чуть раньше, уволок Таньку в огород и долго макал лицом в бочку с водой, чтобы не болтала ерунды, а Ульяна уговаривала Оксанку не реветь и вообще не обращать внимания на пьяный бред подружки.