На рассвете

Лицо рыжего соглядатая, обычно глумливое, вдруг сделалось чрезвычайно серьезным. Глаза его округлились, как у человека, который хочет раскрыть другому тайну. Он склонился к сидевшему на корнях дерева Меруле и проговорил тихо, медленно и очень отчетливо:

– Ее нет не только в Кесарии. Ее вообще больше нет. Вчера ночью, после того, как ты ее прогнал, кто-то настиг ее на дороге и разбил камнем голову.

Мерула вскочил, опрокинув чашу с вином и, не помня себя, угрожающе двинулся на рыжего.

– «Кто-то», говоришь… – рычал он, сжав огромные кулаки, – кто же этот «кто-то»? Ты зачем… зачем ее убил? Я убью тебя, грязный коротышка! Кому она так помешала? Она что – опасная преступница? Этого не может быть! Врешь, скотина, врешь!

Тут Руф сделал какое-то незаметное движение – Мерула даже не успел понять, какое, только почувствовал, как резкая боль пронизала его насквозь, от плеча до пяток. Он вскрикнули схватился за плечо – пальцам стало тепло и липко, туника была располосована, кожа на плече содрана и болела нестерпимо. Мерула, мгновенно обессилев, вновь уселся на корни дерева, и, подняв голову, увидел, как Руф снисходительно смотрит на него сверху вниз.

– Сдерживай себя, Мерула, – спокойно выговорил Руф, небрежно играя своим «дружком» – бичом, который он незаметным движением вытащил из котомки и мгновенным, как укус скорпиона, движением огрел обидчика по плечу. – Таково было тайное желание Амирама, почтенного иудея, которого хорошо знает Кезон Сестий. Знают его и многие римские здешние чиновники, и сам Понтий Пилат. Амирам – почтенный человек, благорасположенный к римским властям. Наша власть нуждается в таких людях. Ты, надеюсь, понимаешь это? – Мерула кивнул. Ему было тошно чувствовать себя во власти этого человечка – тот весь светился от удовольствия видеть, как унижен и смирен его противник.

– Эта девка, твоя плясунья, – продолжал Руф с невыносимым спокойствием, – сильно провинилась перед своими, и ее хотели примерно наказать. Но выискался какой-то… бродяга…странствующий философ… и уговорил их пощадить ее. Это я слышал от самого Амирама. Этого бродягу послушались, ее отпустили без наказания, но злобу свою не утолили. Она сбежала из Иерусалима и стала зарабатывать на жизнь сам знаешь чем. И вот теперь ее настигло наказание, которого она год назад избежала. Ты меня понял, Мерула? – спросил Руф с ноткой пренебрежения, как обращается учитель к нерадивому школьнику.

– Нет, не совсем, – пробормотал Мерула, морщась от подступающей к горлу дурноты. Кровь из рассеченного плеча продолжала сочиться, туника намокла, рана, не переставая, ныла. – Какое дело нам, гражданам Рима, до их иудейских строгостей? Она мне сказала, что муж дал ей разводную. Почему же надо было продолжать ее преследовать?

Руф спрятал бич в котомку, помолчал, потом, нахмурившись, очень серьезно заглянул в глаза собеседнику:

– Да дело даже не в ней… Видишь ли, Мерула… все дело в этом философе. Из-за него Иудея никак не может успокоиться. Год назад Понтий Пилат под давлением иудейских начальников был вынужден согласиться на его казнь и заслужил этим неодобрение императора. Префект нарушил закон, пойдя на поводу иудеев и отдав на казнь человека, не виновного перед Римом. Но… вот что удивительно… дело это неведомо почему не закончилось со смертью этого философа на кресте. Некие люди, именующие себя его учениками, пустили слух, что он ожил, воскрес из мертвых и вознесся на небо, в обиталище бессмертных богов. Представь себе, Мерула, – хмыкнул Руф, – чего только не взбредет в эти иудейские головы! Казалось бы, глупость, сказка для несмышленых детей, которую можно выслушать, посмеяться и забыть. Но вдруг эта небылица стала расти, переходить от человека к человеку, и количество поверивших в нее все увеличивается. И начальники иудеев ничего не могут сделать с этими людьми – те не боятся ни побоев, ни тюрьмы, ни даже смерти и твердо стоят на своем.

– И все же я никак не понимаю тебя, Руф, – сказал Мерула, поглаживая себя по раненному плечу, – что нам до этих иудейских сказок? Я что-то такое слышал про этого человека, знаю, что его казнили, и от этого была какая-то смута в Иерусалиме. Ну и пусть его последователи верят в то, что он воскрес, что нам до того?

– Представь себя, ведь и я бывал на его проповедях, – отвечал Руф. – За человеком, привлекающим толпы народа, обязательно надо следить римским властям. А как же иначе, Мерула? Мало ли что он говорит среди такого множества соплеменников?

– И что же ты, услышал, Руф? – с неподдельным интересом спросил Мерула, на миг забыв о непрестанной боли в плече.