На рассвете

– Успокойся, юнец, и выслушай меня. Поверь мне, я не убивал ее. Скажу больше – для меня ее смерть так же неожиданна и… горька, как и для тебя. – Последнее слово будто само слетело у Мерулы с языка, и, обронив его, он, наконец, сам себе откровенно признался, как тоскует по маленькой плясунье. – Ее убил другой человек, но и он сделал это не по своей воле. Ему приказали. А приказ этот отдал почтенный торговец, всеми уважаемый Амирам. Может быть, ты его знаешь?

Юноша тихонько вскрикнул и закрыл лицо руками. Повисло молчание. «Что это с ним? – удивлялся Мерула. – Отчего он так испугался, услышав про Амирама?» А молодой человек вдруг покачнулся, будто у него подкосились ноги, и упал бы, если бы Мерула не подхватил его под локоть и не усадил на деревянный табурет, стоявший в углу вестибула. Потом взял глиняную плошку, наполнил ее водой и протянул собеседнику:

– Возьми, иудей, выпей воды и приди в себя. Будь мужчиной. Ты еще молод и полон сил.

Юнец отпил воды, глубоко вздохнул и поднял глаза на Мерулу.

– Спасибо тебе, Мерула. Амирам – близкий родственник моего отца, их деды – родные братья. Я уговорил его взять меня в Кесарию якобы для того, чтобы вникнуть в тонкости торговли зерном, которые он так успешно здесь ведет, но на самом деле торговое дело для меня совсем чужое. Я надеялся здесь разыскать мою Ревекку. После того, как год назад она сбежала из Йерушалаима, где чуть не погибла, я старался выспросить о ней пастухов, пасущих стада в города, странников, идущих в Храм совершить жертвоприношение Господу. Поверь, я делал это очень осторожно, чтобы не проведали мои родные, а тем более – моя новая жена Рахэль. Она осталась в Йерушалаиме, ждет нашего первенца, а я… негодный муж, надеюсь разыскать здесь ее соперницу. Вернее сказать, надеялся. Но вот надежды больше нет, и Рахэли не о чем волноваться. Ревекка, Ревекка, единственная любовь моя!..

И мальчик опять начал всхлипывать.

– Если ты так ее любил, – резко спросил Мерула, чувствуя, как опять нарастает в нем раздражение против этого плаксы, – почему отпустил? Почему она сбежала? Может быть, ты ее обижал? Или не защитил ее от своих родных? Почему она однажды сказала: «Они все ненавидят меня»? Надо уметь беречь свое счастье! – покровительственным тоном выговорил юноше Мерула, но тут же сам себя спросил: «А ты-то сумел сберечь выпавшее тебе счастье?»

Гость перестал всхлипывать, поднял голову, и глаза его влажно блеснули.

– Меня зовут Накдимон Бен-Рэувен, я – сын почтенных родителей. Мой отец – уважаемый человек, прушим, знаток Закона. Он учит людей в собраниях, толкует Слово Божие, его слушают.

«О чем он говорит? Какие собрания, какой закон? – недоумевал Мерула. – По-видимому, его отец – жрец их иудейского бога» – наконец, объяснил он сам себе непонятные слова гостя. Но переспрашивать и уточнять он не стал – чужие верования его не интересовали. Главное, он понял, что Накдимон сейчас расскажет ему подробности жизни погибшей танцовщицы, и хотел поскорей их услышать. Он тоже уселся на маленький табурет и внимательно уставился в лицо гостя.

– Моя мать Йохананна – говорил Накдимон, – благочестивейшая из женщин, она не доступна никакому искушению и греху. При ней никто не смеет слишком громко смеяться или вести пустые, легкомысленные разговоры. Нечестивицы не решаются даже поднять глаза в ее присутствии. За благочестие и праведность Господь благословил моих родителей богатством, многодетностью, тучностью стад, – и гость, с важностью произнеся все это, вдруг замолчал и потупился.

«Ну что ж, это хорошо, – одобрительно думал Мерула, – видно, их бог, также как бессмертные олимпийцы, благословляет крепость брачных уз».

А молодой иудей вновь поднял голову и заговорил отрывисто и взволнованно:

– Да… Она была права – они не любили ее. С самого начала они ее невзлюбили, а уж потом… после того, что случилось… вовсе ее возненавидели. Бедная моя… А я… ничем ей не помог… А что я мог сделать?..

Тут гость вопросительно взглянул на Мерулу, будто ожидая от него совета. Тому лишь оставалось недоуменно пожать плечами. Его так и тянуло спросить Накдимона, что же все-таки случилось с Ревеккой, но он боялся прервать рассказ гостя. А тот, что-то вспомнив, вдруг улыбнулся, и его лицо осветилось радостью:

– Первый раз я увидел Ревекку на празднике Суккот. Ты знаешь, Мерула, какой это веселый праздник? Как все ликуют, восхваляют Всевышнего, строят шалаши?

Мерула отрицательно покачал головой, но понял, что на самом деле Накдимона вовсе не интересует его ответ – молодой иудей полностью погрузился в свои воспоминания, и было очевидно, что говорит он не столько со своим собеседником, сколько сам с собой: