На рассвете

– Да, Мерула, я был таким. Но тут ничего не смог с собой поделать. Нарушить волю родителей я не мог, но от боли и затаенной обиды занемог, стал чахнуть. Не хотел вставать утром, не хотел есть, отвратительны мне стали все домашние дела, и что хуже всего – я чувствовал, что начинаю ненавидеть моих любимых, столь почитаемых мной родителей. Прошло несколько дней, и они заметили неладное. Сначала сердились, пытались заставить меня поесть и заняться работой, но я ничего не желал. Целыми днями я в праздности лежал на циновке, будто каждый день у меня был шаббат, не ел и не имел сил подняться и выйти из дома. Родные испугались, позвали лекаря, но и он не помог. И тогда моя мать, почтеннейшая Йохананна, которая всю жизнь сторонилась всякой нечистоты, сама, представь себе, римлянин, сама отправилась к жалкой лачуге у Навозных ворот, говорить с Рут, сватать девицу, которую они с отцом отвергали всем сердцем. Вот какова была ее великая материнская любовь ко мне.

Опять повисло молчание. Мерула ни единым звуком не торопил собеседника, а тот словно погрузился в пучину прошлого и, будто потерявший силы пловец, никак не мог вынырнуть обратно. Наконец Мерула слегка кашлянул, и Накдимон очнулся:

– Узнав об этом, – вновь зазвучал его голос, – я полдня, что матери не было, провел в страшном беспокойстве: что ответит Рут? Наконец мать вернулась, но не подошла ко мне, а сначала стала говорить с отцом. Говорили они за перегородкой, вполголоса, и как я ни напрягал слух, но расслышал лишь отдельные слова. «Она еще отказывалась – ее дочь, дескать, слишком молода для супружества. Подумай, мой господин, ей оказывают такую честь, а она, жалкая поденщица, раздумывает!». Мне показалось, что мать заплакала, и отец стал что-то говорить ей мягким голосом. «Раз он ее так любит!.. – донеслись до меня его слова. «Не будет добра от этой женитьбы», – проговорила мать. Они еще пошептались и вошли ко мне. Лица их были печальны. «Накдимон, сын мой, – произнес отец. – Мы с матерью не можем спокойно видеть, как тебя снедает любовная тоска, хотя мы скорбим о твоем выборе. Мать твоей возлюбленной сегодня согласилась отдать свою дочь за тебя замуж. Я же уповаю на помощь Всевышнего, чтобы он вразумил твою невесту. Я надеюсь, что она, войдя в наш дом, проникнется праведностью и богобоязненностью, оставит свои дерзкие привычки и станет нам милой дочерью».

Нет слов, Мерула, для того, чтобы описать мою благодарность отцу и матери. Как безумный, я вскочил с циновки и принялся целовать им руки. Они растроганно гладили меня по волосам, и, взглянув на них, я увидел, что глаза их влажны. В своем ликовании я даже не подумал о самой Ревекке, ведь она, смелая и дерзкая, может быть, и не желает брачного союза со мной.

Теперь гость разгорячился, глаза на его выразительном лице оживленно засверкали, речь полилась быстро и плавно:

– – Через несколько дней произошло наше обручение. Пришлось нарушить обычай отцов и провести обряд обручения в нашем доме – ведь в маленьком и бедном доме матери невесты не поместились бы гости, приглашенные на столь важное событие. Настал великий для меня час, и Рут с дочерью появились в нашем доме. Невеста моя, как положено, была одета в светлый кетонет, а прелестную ее головку окутывало белое покрывало, из-под которого весело и лукаво глядели ее прекрасные глаза. Войдя в дом следом за матерью, она взглянула на меня, ласково улыбнулась, и сердце мое подпрыгнуло от счастья – я понял, что напрасно тревожился и Ревекка не против стать моей женой.

Иудей говорил так взволнованно, что это волнение передалось и Меруле. Он сидел на неудобном табурете, боясь не только пошевелиться, но и поглубже вздохнуть. А Накдимон чуть перевел дух и продолжил:

– Ты не представляешь, как прекрасна была Ревекка в день обручения. В столь важном собрании, в присутствии моей семьи и наших добрых друзей она вела себя как нельзя лучше – с лица ее не сходила нежная, приветливая улыбка, голос был тих и почтителен. Все были очарованы ею, я это видел и ликовал в душе. Ничего сейчас в ней не было от дерзкой плясуньи, притягивающей чужие нескромные взгляды. Даже мои родители расчувствовались, и отец на прощание поцеловал ее в лоб и назвал своей дочерью. Я был счастлив и думал, что это счастье будет со мной до конца моих дней! Глупец! – вдруг воскликнул Накдимон и ударил себя по голове обеими руками, как человек, осознавший свою глубокую ошибку. – Тогда я был совершенно уверен, что в нашем браке родится подлинная любовь…Как же сильно я заблуждался, Мерула, как заблуждался!..

Он осекся и замолчал, будто собирался с силами. Потом заговорил снова:

– Приготовления к свадьбе длились весьма долго: мой отец сам внимательно следил, чтобы были соблюдены все традиции брачного таинства. Я ни в чем ему не перечил, все исполнял по его велению, понимая важность этих традиций и обычаев, что лежат в основе всякого счастливого, благословенного Господом брака. Вот только ничего нам не помогло…

Накдимон коротко вздохнул и продолжил: