На рассвете

– И вот наступил долгожданный день. Вся улица заполнилась народом – нашими родственниками и друзьями. Заиграли музыканты, зажгли светильники. Моя мать собственноручно надела на мою голову старинный свадебный венец жениха, и я, стоя под хупой, – светлым балдахином, украшенным цветами, – с трепетом в сердце ждал свою возлюбленную. И вот показалось мне, Мерула, что взошло второе солнце – это наши матери вели под руки невесту, а сопровождали их несколько девушек в светлых одеяниях со светильниками в руках, – тут глаза Накдимона заблестели, а в голосе появились певучие нотки. Он рассказывал с таким увлечением, так выразительно жестикулировал, что Меруле стало казаться, что он сам присутствует на этом прекрасном празднике.

– Невеста была по обычаю закутана в светлое, шитое золотыми нитями покрывало. Ревекка рассказала мне потом, что ее мать, Рут, хранила это старинное покрывало, как зеницу ока. Самой Рут оно досталось от ее матери, и вдова не продала его даже в самые тяжелые дни, бережно сберегая его для свадьбы любимой дочери.

Мерула во все глаза смотрел на гостя, удивляясь произошедшей в нем перемене: теперь Накдимон беспрестанно улыбался – видно было, что он всем сердцем переживает свое утраченное счастье:

– Невесту подвели, и она взошла ко мне под хупу. По обычаю я приподнял покрывало на ее лице, и на меня глянули живые, взволнованные глаза Ревекки. Сколько буду жить, столько буду помнить этот взгляд моей черноглазой овечки – тревожный и радостный одновременно…

Свадебная церемония со строгим соблюдением всех обычаев отцов продолжалась. На некоторое время нас оставили одних в пустой комнате. Мы взялись за руки, молчали и так стояли. Я изо всех сил желал остаться с ней вдвоем под покровом ночи, но пока нам пришлось вернуться к гостям. Нам поднесли чашу Завета, и мы оба испили из нее вина, как супруги, посвященные друг другу и ставшие отныне единой плотью.

С невесты сняли покрывало, и украсили ее головку старинным головным убором из тонких золотых дисков. Этот убор был уже подарком моей матери. Он бережно хранился в ее сундуке, и сейчас она сама надела его на голову Ревекки в знак того, что всем сердцем принимает свою юную невестку.

Начался пир, и, поверь, Мерула, – он был великолепен. Мой отец ничего не пожалел для своего сына – лучшие вина, диковинные фрукты, нежное мясо ягнят и козлят. Зажгли такое множество светильников, что, несмотря на вечерний час, светло было как днем. Вот музыканты заиграли громче, вышли в круг прекрасные девушки, подруги невесты, и стали танцевать, прославляя молодых. А старшие радовались, глядя на них, хлопали в ладони, притоптывали ногами. И вот тут-то произошло неожиданное… Ревекка вдруг встала, вышла в круг танцующих, обратилась ко мне лицом и возвела руки над головой. Все остальные прекратили танец, цимбалы на мгновение затихли, а потом тихонько, но все громче и зазывней рассыпали свою трель.

Накдимон вдруг осекся и понизил голос:

– Теперь, вспоминая прошлое, я думаю, что в тот миг беда впервые постучалась в наш дом… Да только тогда я, конечно, ничего не понял… Да и как я мог понять?

Мерула, нахмурившись, слушал гостя, а тот казалось, совсем забылся и вел себя странно – пожимал плечами, качал головой, разводил руками.

– Это уж много позже, – бормотал он, – отец мне все объяснил… Несомненно он был прав… Именно с того все и началось…

– Да что началось-то? Что случилось? – не утерпел Мерула.

‒ А? – встрепенулся Накдимон, выныривая из собственных переживаний, как из воды. – Да-да… – Он вновь нащупал нить рассказа. – И вот Ревекка стала танцевать. Сияла ее головка в золотом уборе, нежно звенели браслеты на ее тонких руках. От ее танца разгорелось внутри меня жаркое пламя, и я, охваченный восторгом, оглядел лица гостей, уверенный, что все восхищены моей юной женой. Но с удивлением, нет…с огорчением я увидел, что у многих из них нахмуренные, строгие лица.