На рассвете

Только спустя долгое… долгое время, когда Ревекка навсегда исчезла из моей жизни, отец мой мне все объяснил. «Не печалься, сын мой, не горюй об этой шелудивой овце, что навлекла такой позор на нашу семью, а теперь и вовсе сбежала неизвестно куда, наверное, с каким-нибудь нечестивцем, – так говорил он мне. – Разведись с ней и присмотрись лучше к благородной Рахэли, что уже давно вздыхает о тебе. Вот какую жену желательно нам с матерью твоей видеть рядом с тобой». Я же молчал в ответ и всей душой отвергал его слова. Он, кажется, почувствовал это и рассердился, не встретив моего обычного согласия: «Я предупреждал тебя, сын, что не принесет тебе счастья эта Ревекка». Помню, при этих словах все закипело у меня внутри. Я, должно быть, слишком мрачно взглянул на него, потому что он нетерпеливо возвысил голос, стараясь меня убедить: «Помнишь, как она на вашей свадьбе, презрев все старинные, освященные веками обычаи, вдруг стала танцевать неподобающий танец, виляя бедрами и извиваясь станом? Может быть, в царском дворце и возможно такое. Говорят же, что некая девица своим бесстыдным танцем так обольстила правителя, что он не пожалел даже пророка, приказал его обезглавить и подарил сей блуднице его голову! Но то во дворце, среди всякого непотребства, а в таких семействах, как наше, где благочестие ценится превыше всего, такие танцы ни к чему! Уже тогда мы с твоей матерью поняли, что не будет добра от этого брака, и весьма огорчились».

Так говорил мне мой отец, и говорил, конечно, верно, да я помню только одно: как тяжко мне было слушать его! А тогда, на свадебном пиру, я не стал задумываться, отчего хмуры лица отца, матери, соседей. Я продолжал, дрожа от страсти, глядеть на Ревекку. Вдруг ее мать встала, подошла к дочери, обняла ее за плечи, заставила ее прекратить танец, и подвела Ревекку ко мне. Вновь накинули покрывало на голову невесты, и, осыпая цветами, проводили нас на брачное ложе.

Наконец мы остались с ней одни. Издалека до нас доносилась музыка и голоса пирующих, в нашей комнате было темно, горел только маленький светильник, и в его слабом свете моя невеста казалась мне светлым ангелом. Она молчала и улыбалась. Мы протянули руки и стали осторожно снимать друг с друга одежды. А потом… все вокруг исчезло – и пиршественные восклицания за стенами дома, и комната, да и весь Йерушалаим. И мы были только двое в вихре нашей любви, уносящем нас все выше к звездному небу…

Накдимон замолчал. Ночь уже совсем овладела городом, огонек масляной плошки был слишком слаб, и в вестибуле стояла полутьма. Мерула почти не различал лицо своего гостя, но слышал, как тот вздыхает, будто совершает тяжкую работу, и не торопил его. Непонятное, непривычное чувство камнем давило его сердце. Все перемешалось в этом чувстве – и ревность, и зависть к чужому счастью, и еще что-то, похожее на братское, даже отцовское чувство к молодому человеку, так же как и он, обреченному на горькие сожаления и бесконечное одиночество.

Потом он вновь услышал голос Накдимона:

– Потекли дни, недели и месяцы супружеской жизни. Очень скоро я с огорчением понял правоту наших родителей – ведь и мой отец, и моя мать, и Рут были против нашей свадьбы. Ревекка никак не хотела становиться благочестивой женой, покоряться мужу и склоняться перед старшими. Нет, она не была ленивицей, заботящейся лишь о нарядах и удовольствиях. Ревекка усердно работала в доме и в саду, и работа спорилась в ее маленьких руках. Но она слишком много смеялась, слишком любила веселую болтовню с соседками, а особенно – с молодыми соседями, слишком любила городские праздники. Но знаешь, Мерула!.. – вдруг воскликнул молодой человек, – я все равно ее очень любил! Любил вот такую – живую, беспечную, непокорную. И еще вот что тебе скажу!.. – иудей вздохнул, и черты его лица вновь слегка дрогнули. – Я потом только понял… когда потерял ее навсегда…. Она хотела радоваться Божьему свету, празднику, людям, всей жизни вокруг! Она очень любила жизнь. И она хотела, чтобы ее любили! Но я не смог… и никто не смог… Только он…

– Что? Кто он? – спросил Мерула, не понимая собеседника. – И чего ты не смог?

Но Накдимон не стал объяснять, а продолжал, все больше волнуясь, свою торопливую речь.

– Хуже всего было то, что Ревекка была недостаточно почтительна с моими родителями. Во всяком случае, им так казалось. Дома наши стояли рядом, и почти каждый вечер мой отец или моя мать приходили к нам, чтобы дать наставления молодым. Я считал… тогда считал… что так и должно быть, и с благодарностью выслушивал их речи. Но Ревекка смела проявлять нетерпение и даже перебивать их. Из-за этого их отношение к ней становилось все хуже. Они сердились и выговаривали мне, что не умею поставить жену на место. К тому же со дня свадьбы прошло уже много месяцев, а Ревекка до сих пор не понесла во чреве своем. Уже не только моих родителей стало это беспокоить, но среди соседей пошли толки и недоумение. Знаешь, как у нас говорят? Бесплодный брак неугоден Господу!