На рассвете

– Ну, это не только у вас, – тихо пробормотал Мерула, но иудей его не слушал – ему важно было излить боль, накопившуюся в сердце.

– Почитая своих родителей, я пытался выговаривать жене, чтобы вела себя, как подобает женщине в нашем семействе, и брала пример с достопочтенной своей свекрови, но Ревекка только смеялась в ответ, показывая белые зубки, потом начинала меня обнимать, и разжигала во мне огонь, от которого таяла душа моя.

Накдимон опять прервал рассказ, и повисла такая тишина, что слышно было шипение горящего в лампе масла. Иудей в рассеянности дергал какую-то ниточку в своем плаще, улетев мыслями куда-то далеко и от Мерулы, и от Кесарии. Мерула тоже молчал. Что-то странное происходило с ним – впервые за свои тридцать с лишком лет жизни он чувствовал сочувствие к другому человеку, к чужой сердечной боли.

– Что же было дальше? – спросил он полушепотом, и гость, чуть вздрогнув, вновь заговорил:

– Так в спорах и примирениях пролетел год и вновь наступил Суккот, Праздник кущей. Всё вокруг радовалось – и люди, и природа, а я пребывал в волнении и беспокойстве. Поползли неясные слухи, сначала – тихие, осторожные, потом – все громче. Вот уже соседи начали перешептываться у меня за спиной, кидать мне странные полунамеки и сочувственные взгляды, а некоторые – и усмешки. Хм, – усмехнулся Накдимон, – всегда найдутся люди, радующиеся чужим неприятностям и готовые раздуть самый маленький костер до небес! Так вот…я стал замечать, как они покачивают головами и пожимают плечами вслед моей Ревекке. Наконец, заговорили открыто, что моя жена слишком часто беседует с Михой, живущим на соседней улице, слишком громко смеется в ответ на его шутки, слишком смело откидывает покрывало со своей головы, что никак не подобает замужней женщине. Этот Миха, сын Нахума и Цфаньи, был собой красавец, любимец девушек. При виде милого личика его глаза начинали сверкать, как уголья, а речь разливалась говорливым ручьем. Про него шла молва, что он силен и смел, как леопард, и даже якшается с теми, кто злоумышляет против чужаков-римлян. Ох! – спохватился тут Накдимон, вспомнив, кто находится перед ним, и умолк в испуге. Но, поняв, что его собеседник пропустил последнее замечание мимо ушей, заговорил вновь:

– Много девичьих сердец сохло по нему, а его взгляд обратился на чужую жену, мою Ревекку. Где ж мне было тягаться с таким соперником? Я всегда был послушным барашком. Что я знал тогда? Дом, поле, сад, Храм, немногих друзей – таких, которые нравились моим родным. Ничто особенно меня не волновало за пределами своего дома, мне казалось, что его стены надежно укрывают меня от всякой беды и нечистоты. – Иудей слегка пожал плечами, будто удивляясь собственной былой беспечности.

– Я старался, как мог, вразумить жену, выговаривал ей, предупреждал ее, чтобы вела себя осторожней и скромнее, но – напрасно. «Зачем, господин мой, ты слушаешь пустые разговоры завистников? – смеялась она и дразнила меня своими белыми зубками. – Что с того, что я люблю, когда выдается свободная минутка, побеседовать с Михой? Его слова развлекают меня. Ты, мой муж и господин, всегда говоришь со мной строго и поучительно, как велят тебе твои почтенные родители, редко балуешь меня доброй шуткой и веселой улыбкой. Когда ты обращаешься ко мне, мне так и кажется, что я слышу голоса Йохананны или Рэувена. А Миха рассказывает интересные, необычные истории. Вот, например, вчера он поведал мне о каком-то плотнике с севера, из Галилеи. Будто бы этот человек ходит по всем городам и селеньям, исцеляет больных, увечных и незрячих, в порой даже поднимает людей со смертного одра. Ха-ха-ха, – веселилась Ревекка, – я сказала ему на это: «Каждый должен исполнять свое ремесло – плотник должен плотничать, а лекари – лечить больных. А умерших тревожить не надо – пусть покоятся с миром! Разве я не права, господин мой?» – смех ее разливался колокольчиком, румяные губы дразнили меня, и вместо строгого выговора я прижимал ее к себе и покрывал поцелуями ее личико. – Вот так этот «леопард» заморочил голову моей глупенькой Ревекке, обольстил ее своим змеиным языком, а потом… когда… все случилось…удрал, как трус, бросил ее им на растерзание…

Тут Накдимон пришел в необычайное волнение, дыхание его стало прерывистым, будто он со всех сил куда-то бежал. Он превозмог себя, перевел дух и продолжал: