На разломе двух времён. 80-е

Мы с Игорем были там самые молодые, нам было по 17. Все литературное сообщество с любопытством на нас смотрело, пытаясь понять, зачем нам это нужно и действительно ли нам это интересно. Но постепенно к нам привыкли, мы стали завсегдатаями. Нас даже полюбили, глядя на нас как на подрастающее литературное поколение.

В первом ряду кресел обычно располагались мастодонты литклуба, именитые и «заслуженные» горловские литераторы и даже один член Союза писателей СССР. За ними – все остальные члены клуба вперемешку, а на галерке садились мы с Игорем. Оттуда удобнее было всех видеть, наблюдать, смеяться и плакать.

В отличие от всеобщей советской казенщины, царившей на телеэкранах, в залах комсомольских, партийных и прочих заседаний, тут был настоящий оазис духовной свободы и раскрепощенности. Всякий раз, как мы приходили туда, мы не знали, что будет дальше. О чем пойдет разговор, кто и что будет читать? Это все время был экспромт.

Экспромт людей свободных, небезразличных, оторванных от реальной жизни и немного странных. Наверное, именно таких людей называют «городскими сумасшедшими». Вместо того чтобы обсуждать производственные показатели своих шахт и заводов или судачить про сплетни соседнего двора, они собирались по субботам, в свободное от работы время, чтобы обсудить… чужие стихи.

На каждом новом заседании перед публикой выступал поэт.

Он раздавал всему залу свои стихи, предварительно распечатанные на машинке, и, волнуясь, начинал их читать. Он читал их в первый раз. Это было обязательное условие литклуба, это должен быть именно дебют. Или первое прочтения стиха, или даже дебют самого поэта!

Вы когда-нибудь пробовали читать перед публикой стихи, свои собственные стихи? И не просто перед случайными зеваками, а перед аудиторией взыскательных критиков, добрых и едких, надменных и простых, злых и насмешливых? Перед мужчинами и женщинами, перед людьми, которые только для того и собрались, чтобы прямо сейчас обсудить эти твои стихи!

Всякий раз такое чтение было пиком эмоционального напряжения для чтеца, будь он молодым или старым, профессиональным или начинающим. Волновались все. Это чувствовалось и передавалось сквозь ряды вне зависимости от качества литературного материала.

Помню какой-то забавный старик, ему было уже за 70, принес свой очередной стих. Старичок был тщедушный, смешной, совсем лысый, но с живыми глазами и яркой улыбкой. Его все давно знали и потому заранее уже улыбались в предвкушении смешных и наивных стихов, но старались делать задумчивый вид, чтобы его не обидеть.

Стих начинался серьезно, и сначала все держали себя в руках. Но когда очередной своей рифмованной аллегорией он возвестил, что «голова его уже облетела, как одуванчик», зал не выдержал и взорвался от хохота. Мне, как и всем, было безумно смешно и жалко его одновременно.

Сразу после чтения начинался подробный разбор стиха.

Какие были рифмы? Какой размер: ямб или хорей, дактиль или анапест? Где автор сделал ошибки, где сбился ритм? У кого из великих он «украл» ту или иную рифму или мысль. Да и вообще, о чем этот стих?

Это всегда был едкий, жесткий, меткий и интересный разговор, разбор полета.

– Зачем ты это написал?

И вот настал момент, когда такого «разбора полетов» дождался и Игорь. Он тоже писал стихи. Весь зал тогда очень обрадовался, они наконец-то дождались! Что же прочтут эти молодые?! О чем будут их стихи?

Игорь, как и все, волновался. Долго выбирал, какой свой стих прочитать и решил читать «Про осень».

«Осень ворвалась, играя ветрами,
Землю врасплох застигла,
Грубо скрутила ее облаками
И рассмеялась дико…»

Там было дальше что-то про лето, про непогоду и тепло, которое хочет пробиться сквозь ветер и ливни. Зал дослушал все внимательно до конца и… ничего не понял. Все ждали чего-то резкого, про молодость, про любовь или задор. А тут какая-то лирика про погоду и времена года.

И только член Союза писателей СССР понял все. Он сам взялся за анализ и долго, витиевато объяснял Игорю и всем остальным, что «так нельзя», что «это слишком», но он понимает, что «это молодость» и «все пройдет». Речь его была длинная, с экскурсами в историю. Он не старался всем что-то сразу прояснить, а лишь намеками стал разъяснять залу суть.

И до всех постепенно начал доходить потаенный смысл стиха, что «осень» – это ОКТЯБРЬ и что «зима» – ЗАСТОЙ.

– Ох уж эти, молодые, – заохал зал.

P.S.

Через много-много лет у меня появилось увлечение: я стал скупать в московских антикварных лавках прижизненные издания поэтов Серебряного века. Тогда, в нулевые, эти потертые, истрепанные книжечки Блока, Есенина, Ахматовой, Гумилева были никому не нужны в Москве.

Приходя на редкие книжные аукционы, я вдруг обнаруживал, что за книжки собираюсь торговаться только я, и потому мне удавалось покупать их почти даром. Постепенно я собрал почти все, дома накопилась большая библиотека. На меня, респектабельного московского банкира, с удивлением смотрели тогда антиквары.

Зачем ему нужны эти «стишки»?