На разрыв

До ближайших Олимпийских Игр, до олимпийского сезона остаётся два года, и этого времени Олегу хватит на то, чтобы скататься с новой партнёршей, приблизиться к лидерам сборной и твёрдо, как вкопанным, встать на подхвате. А потом, уже в следующем цикле, когда ведущие пары страны, получив свои медали, закончат карьеру, останется только подойти и взять первый номер. А если ведущие пары страны не закончат, то можно будет просто подойти и побороться за этот самый первый номер, если не в первый же постолимпийский сезон, то потом, уже ближе к новой Олимпиаде…

Да, у Олега есть время… А вот есть ли хоть что-нибудь у неё?

И – нужно ли ей вообще, чтобы у неё хоть что-нибудь было?

Говорят, за пределами катка тоже есть жизнь и вроде как не слишком плохая. Жизнь, о которой она успела узнать не очень-то много, пусть и нельзя сказать, что нормального детства у неё не было. Но даже это не главное.

Суть в том, что ей, пожалуй, никогда не приходилось делать свой, самостоятельный выбор. Её отдали в фигурное катание, когда ей едва исполнилось четыре, о какой самостоятельности тут может идти речь? Больше того: её отдали в фигурное катание по остаточному принципу, просто чтобы было удобнее (хотя изначально планировали художественную гимнастику, а с выразительными руками, с её хрупким телосложением, как не раз отмечали эксперты, можно было бы и в балет).

С выразительными руками и хрупким телосложением можно жить и обычную жизнь. Безо всякого там балета, безо всякой там художественной гимнастики. Без фигурного катания. Без спорта вообще.

Можно забрать документы из института физической культуры и спорта, куда она поступила в прошлом году сразу после окончания школы (в которую не очень-то ходила, но тем не менее успела натерпеться издевательств от одноклассников) и поступить куда-то ещё. Попробовать себя в любой другой сфере, от стоматологии до, скажем, театра. Или юриспруденции. Или там биологии: за оставшиеся пару месяцев проштудировать все учебники, какие только найдутся, и сдать вступительные экзамены, и отучиться, и уехать куда-нибудь на крайний север – изучать карликовые деревья, или плосконосых северных оленей, или вечную мерзлоту, что угодно.

Возможностей открывается масса, и Рая занимается тем, что отчаянно врёт себе, будто они её не пугают.

Ну, может быть, по сравнению с посещением катка они пугают её не так уж и сильно.

Там, внутри, уже забрав свои вещи, она не может отказать себе в сомнительном удовольствии – пройти по тёмному коридору ко льду и, не выходя на свет, посмотреть тренировку Олега и Златы. Про выразительные руки и талант к музыкальной интерпретации Рае говорили не раз, так часто, что уже надоело, но она и не знала, что в восемнадцать в ней откроется новый дар, новое умение – умение точно знать, как причинить себе боль. Она, разумеется, прекрасно помнит, во сколько начинается ледовая тренировка, и знает, что если по времени ничего не изменилось, то можно успеть аккурат к её середине (когда даже вечные опозданцы уже выйдут на лёд и её присутствия в узком коридорчике никто не заметит). И да, по времени действительно ничего не изменилось, и эта стабильность – ещё один уверенный способ сделать себя самым несчастным человеком на свете.

Есть она или её нет, это не имеет никакого значения. В планетарной системе, где всё вращается вокруг Олега, кроме планеты-спутницы ничего не меняется: расписание остаётся всё тем же, раздевалка остаётся всё той же, тренеры остаются всё теми же…

Он сам остаётся всё тем же.

Даже из своего укромного места Рая видит его так, будто он катается от неё в нескольких сантиметрах. Всё тем же движением он откидывает свою тёмную чёлку с высокого бледного лба, и так же нетерпеливо дёргает локтем, и так же очевидно выдыхает перед тем, как со всей скорости броситься в твиззлы.

Он даже за руку Злату берёт точно так же: властно, уверенно, так, что его ладонь оказывается сверху, а пальцы не переплетаются с её пальцами, но тепло, уютно обхватывают, защищая со всех сторон, и изнутри оно ощущается примерно как вывих, только располагается этот вывих где-то в груди.

Так, вывихнутая, она и уходит – на чужих, незнакомых ногах добирается до кабинета директора, чтобы там написать заявление об откреплении от спортшколы, и пишет его чужими, незнакомыми пальцами. Непослушные пальцы с трудом держат ручку и не могут толком убрать выпавшие из пучка волосы с глаз, но, по крайней мере, ей удаётся не разрыдаться.

Вообще-то, если честно, ей совсем не хочется плакать.

Она держится ровно, спокойно, уверенно. Держать лицо даже во время обидных поражений (раньше ей казалось, что нельзя придумать ничего хуже четвёртого места, но теперь она, конечно, понимает: ошибалась, ещё как ошибалась) – ещё один талант, без которого невозможно представить хорошую фигуристку, да и спортсменку вообще, поэтому Рая изо всех сил делает вид, что с ней всё в порядке.

Встреченный в коридоре Валерка одобряюще улыбается ей – глазами, губами и каждой веснушкой, и у неё получается выдавить улыбку в ответ. Даже нет, не «выдавить», а вполне себе «подарить».