На разрыв

Оскар сияет, и, на самом деле, это ей нужны самые тёмные на свете глаза, чтобы от него защититься.

Родной серо-зелёный не спасает от слова «совсем».

Оскар подаёт ей пальто, очевидно всё ещё впечатлённый:

– Редко встретишь кого-то, кто так хорошо знает историю своей семьи…

Варвара только отмахивается.

– Знать историю вовсе не означает не повторять совершённых в прошлом ошибок.

Она говорит это не потому, что сама совершала ошибки и всё повторяет их, повторяет. Она говорит это потому, что слишком часто в своей жизни слышала обратное утверждение, и теперь отрицание всплывает в голове и просится на язык каждый раз, когда кто-то заводит речь о необходимости помнить историю.

Знать свои корни – это не необходимость. Тысячи людей живут и без этого, а время религий, полагавших, будто загробная жизнь предков зависит от поведения потомков, безвозвратно прошли. Знать свои корни – это не необходимость. Это привилегия, бонус, баловство.

И огромное счастье.

Смотреть на себя – и практически видеть за собой поколения самых разных людей со своими силами и слабостями, своими интересами и достижениями. Заглядывать внутрь себя – и ощущать родство с ними, ощущать свою общность и связь. Представлять, как они давным-давно занимались тем, на что сейчас у неё не хватило бы ни сил, ни умений: вставали с петухами и ложились с заходом солнца, пахали землю и собирали со своей земли урожай, а потом ехали бесконечно долгой дорогой с насиженного места в далёкую, суровую, опасную и чужую Сибирь, чтобы там начинать всё сначала – одни по собственной воле, другие по принуждению. Те, первые, справлялись с трудностями, потому что у них были надежда и энтузиазм, а у вторых было только отчаяние, и от него они пытались сбежать.

Каждый раз, когда город на короткое время укрывает снегами, Варвара вспоминает о том, как дочери её прапрадеда пытались сбежать – и блуждали по тайге в одиночестве, семилетняя и тремя годами постарше.

В её жилах течёт та же самая кровь. Кровь людей, которые стремились и сражались, которые открывали и строили, которые не сдавались…

Да, религии, считавшие, будто от поведения потомков зависит загробная жизнь предков, для неё – пустой звук, но Варваре всё равно отчаянно хочется быть достойной тех, кто жил до неё и кого она носит в себе.

– С твоими родственниками всё понятно, но из Сибири… как тебя сюда занесло? – спрашивает Оскар, когда они уже выходят из кофейни.

Небо над городом оказывается неожиданно (или наоборот, предсказуемо?) тёмным: прячется под бахромой набежавших туч, угрюмо давит на плечи. Холодает. Варвара ёжится, борясь с желанием проверить, застёгнуто ли пальто.

Ветром, хочется ей ответить на вопрос Оскара.

Ветром – как осенний листок, оторвавшийся от ветки и неминуемо падающий в грязные лужи. Или, если чуть-чуть позитивнее: как парашютики одуванчика, как самолётик, пущенный из окна навстречу приключениям и чему-то хорошему.

– Ветром, – отвечает она совершенно серьёзно.

Оскар вздёргивает брови – удивлённо и немного насмешливо, словно побуждая её пойти дальше и сказать что-то ещё, но добавить здесь нечего.

До ближайшего перекрёстка они доходят вместе, перебрасываясь ничего не значащими фразами, а на светофоре – расходятся в разные стороны. Перед тем, как уйти, Оскар говорит:

– Я думаю, это был хороший ветер.

Варвара только пожимает плечами. Ветер, как ей кажется, не может быть ни хорошим, ни плохим: это просто ветер, и всё. Он может быть северным, или северо-западным, или дуть в любом другом направлении, и скорость у него может быть совсем небольшой, почти незаметной, а может быть запредельной. Он может вкрадчиво, холодными пальцами забираться под одежду, а может бесцеремонно срывать с людей шапки (или даже крыши с домов). Но он не плохой, и не хороший. Просто ветер, и всё.

И никуда от него не денешься.

В безветренном городе Варвара бы просто не выжила.

Ей иногда кажется, что и от неё самой никуда точно так же не денешься, ну разве что выживают без неё многие легко, без проблем. Хуже всего, что иногда выживают без неё те самые люди, от которых хотелось бы другого… Взять, например, ту же Янку, с которой они спелись с первого слова, с первого взгляда, с которой столько было выпито в неизменном пятничном кабаке и съедено чуть ли не каждый день на обеденном перерыве, с которой они общались не только в рабочее время, но и вообще едва ли не двадцать четыре часа в сутки семь дней в неделю – и с которой они так бесславно умудрились поставить жирную точку в своих отношениях.

Или, скорее, даже не жирную точку, а самый настоящий восклицательный знак: громкий и непреклонный, потому что орала Янка дай бог. Осуждать её не получается, да и не хочется. Будь у Варвары младший брат, она бы тоже берегла его честь от всяких там посягательств.