На реках Вавилонских

Твердый до жесткости характер Тамары Михайловны, савичевский сарказм и педантичность Магдебургов сочетались с ангельской наружностью. Глядя поверх головы собеседника, она бросала: «С хама не зробишь пана». Все бумажки, документы, письма хранила в отдельных, перевязанных черными аптечными резинками стопочках с описью.

Все, что было красивого в женщинах Савич и Магдебург, сошлось в ее облике. Невысокого роста, стройная, с белой кожей без малейшего изъяна, с длинными волнистыми волосами и точеными чертами лица. Даже внуки поражались ее безукоризненно прямой спине, изящным запястьям с голубыми прожилками и тонкой талии.

«Призма, персик, палисандр» – слова, которые повторяли гимназистки для правильной формы губ, сохранили ее очаровательную улыбку до самой старости.

Держалась с шляхтенским достоинством. Всегда бедно одетая, она с презрением относилась к «тряпкам», предпочитая откровенную нищету жалким бантикам и вульгарным шляпкам.

Удивительно живые и светлые глаза. Как у всех людей с тонкой кожей, с возрастом ее лицо покрылось сеточкой мелких морщин. Она иллюстрировала собой классическое выражение – со следами былой красоты на лице. Те, кто помнил Тамару Михайловну молодой, рассказывали о действии, которое ее внешность оказывала на мужчин; даже следователи НКВД терялись перед ее красотой и разрешали свидания с мужем.

Тамара вернулась в Лебяжье, поселилась в том же домике, вместе с Полиевскими. Устроилась на работу. «Дорогая мама! У нас огромное несчастье. Кира Полиевская умерла родами. Письма и телеграммы от Левы, видимо, не доходят до Ленинграда. Прошу тебя, сходи к Левиным родителям, пусть сестра его скорее приезжает и забирает младенца. Я совсем не справляюсь, работаю, кормить Владика здесь нечем. Пока помогает соседка, но малыш с родовой травмой, ему необходимо лечение».

Владик спал беспокойно, плакал, крутился, к утру, утомив всех, наконец, устал сам и угомонился. Ложиться уже не имело смысла. Налив себе и Леве кипятку в кружки, Тамара Михайловна вышла на крыльцо. Светало. В предрассветном тумане по крутому обрыву к Иртышу двигалась невероятная процессия.

– Лева, Нина! – позвала в приоткрытую дверь Тамара. – Идите скорей! Я глазам своим не верю!

Было чему изумляться: вереница стройных, как кипарис, горянок спускались к реке. Одна за другой, прикрыв лицо шарфом, шли девушки в длинных черных юбках и с кувшинами на плече.

60 000 ингушей было депортировано в казахские степи.

Глава девятая КРАСНАЯ ШАПОЧКА И СЕРЫЕ ВОЛКИ

1

Река Пряжка

В Ленинграде объявили затемнение. Евгения Трофимовна купила синие обои, их склеили рядами, закрепили и повесили на окно, выходящее на Пряжку. По дворам ходили дежурные и кричали: «У вас щель!». Перебои с продуктами, например, исчезновение масла, Евгению Трофимовну с внучкой не коснулись. Их привычный рацион, пшено и чечевицу, пока продавали свободно. Обмороженных бойцов с черными лицами и замотанными руками свозили в госпитали, переоборудованные из детских больниц. На фабриках шили маскхалаты. Студентов-лыжников из института Лесгафта формировали в отдельные бригады. «Раздавим финскую козявку!» – восклицали заголовки советских газет. Мобилизованный в декабре 1939 Борис Савич был отправлен на Северо-западный фронт. Началась финская война.

Сосняком по откосам кудрявится

Пограничный скупой кругозор.

Принимай нас, Суоми-красавица,

В ожерелье прозрачных озер!

Ломят танки широкие просеки,

Самолеты кружат в облаках,

Невысокое солнышко осени

Зажигает огни на штыках.

Советская песня 1939 года, музыка братьев Покрасс, слова А. Д’Актиля

Река Вуокса