На реках вавилонских

— Вы приезжаете такие, какие вы есть, а мы смотрим, какие вы. Одно дело, когда человека преследовали, другое дело — когда нет. Тут есть разница. — Уже не в первый раз с тех пор, как я встретил ее на улице, я невольно думал о Баталове, присутствие которого я ощущал так отчетливо, словно он прятался за портьерой или вместо меня отражался в ее глазах.

— Смотрите. Нет, вы не смотрите, скорее вы проверяете, подходят ли вам те свойства, которые вам предстоит обнаружить. — Голос у нее был хриплый, а глаза блестели, не давая даже самому рассеянному моему взгляду проникнуть внутрь.

— И что, подходят?

Нелли не улыбнулась. Ее взгляд проскальзывал куда-то между нами. На пейзажных обоях было много синевы, пальм и видов южных островов. Я был почти уверен, что в Ноксвиле нигде не было на стенах пейзажных обоев, такое казалось мне возможным только в Германии. Куда бы я ни смотрел, взгляд упирался в узкое, слегка косое окно, которое позволило бы увидеть задний двор, если бы не розовые занавески с оборками. Старая кровать скрипела. Выпасть из нее было бы не так легко, потому что она прогнулась, как миска, спрятав нас в себе. Не то что мягкое, уютное гнездо, а ореховая скорлупка в океане, взявшая курс на один из южных островов. Запах Нелли не ослабевал, а час, отведенный нам в этой комнате, был почти на исходе. Я поймал себя на том, что надеюсь: следующая пара придет необязательно сразу после нас, чтобы безо всякого права окунуться в ее запах.

— Если вот так посмотреть на вас, то можно бы забыть, где вы живете и откуда приехали. — Щека у нее была теплая, какую-то секунду я касался ее губами. Она могла считать меня прожженным бабником, королем Обжорой. — Кто же вы такая? — добавил я шепотом. Я ненадолго отодвинулся от нее, чтобы лучше ее рассмотреть и потрогать, и тут она сказала:

— Не я.

— Вы — это не вы?

— Нет. Хотя… Нет. — Она потерлась носом о мою вспотевшую грудь, мне показалось, что в ее глазах я заметил отвращение. — Я неспособна забыться.

Ответить ей захотели мои руки. Синева отодвинулась вдаль, а пальма оказалась прямо под боком. На таком вот южном острове мог обретаться Баталов, он прятался бы и в своем одиночестве издавал бы звуки, какие издают герои комиксов: "крррсссчш", поедая мякоть кокосового ореха, или "цшшшшт", откусывая банан, и ждал бы, пока явится она. И она пришла бы, потаенными и все же видимыми путями, как положено в сказках, и избавила бы его от этих звуков. Однако Баталова пока не было видно, вместо него я видел в зеркале, как моя рука хватает ее груди, и ее рот раскрывается, а я не мог с уверенностью сказать, от чего — от наслаждения или от боли. Само зеркало словно бы терзалось сомнениями и потому искажало его. Руки мои не замедлили с ответом.

Когда я ее одевал и подал ей очки, которые предварительно протер и только потом ей надел, она спросила, стал ли бы я вот так одевать свою жену. А я в свою очередь ее спросил, почему она живет в лагере, а не у друзей.

— Вам что, опять захотелось узнать имена? — Голос ее звучал резко и в то же время кротко. — Настоящих друзей у меня здесь, на Западе, нет. Во всяком случае, таких, у которых я могла бы запросто жить с двумя детьми.

Я чувствовал ее взгляд на моем теле, на шрамах, которые она только что трогала. Язычок от пряжки брючного ремня упала на ковер с тихим глухим звуком. Когда я наклонился, деревянный пол под ковром заскрипел. Я подобрал язычок, но он никак не приделывался.

— Вы ведь знаете, что заводить в лагере друзей опасно.

Она присела на кровать и наблюдала за моей попыткой застегнуть ремень без язычка.

— Там есть шпионы. Не один десяток лет госбезопасность внедряет туда своих людей. В прошлом году была попытка похищения. Что тут смешного?

Нелли прикрыла рот рукой и фыркнула.

— Даже русские службы тянут сюда свою длинную руку, пытаясь вернуть заблудших овец.

Она прыснула от смеха.

— До чего всерьез вы принимаете свою задачу.

— Эта задача вполне серьезна, мне незачем ее принимать всерьез. — Ее смех постепенно начал меня раздражать. На конце ремня я завязал петлю.

Ее смех, который еще в конце октября напоминал мне смех юной девушки, сейчас показался мне детским, а под конец даже — смехом чертенка, а не человека.

— А кто вам сказал, что я не шпионка?

— Я это учитываю.

Она удивленно взглянула на меня. Лицо у нее было гладкое, словно она и не думала смеяться.

— Вы это учитываете?

— Учитываю, как одну из неизвестных величин. Иначе я не мог бы работать.

— Вы хотите сказать, что сейчас вы работаете? Мы с вами переспали, и это ваша работа?

— Нет. Однако моя работа неотделима от моей личности. Я еще ни разу в жизни ни на секунду не переставал чувствовать ответственность. Так что я всегда принимаю в расчет какую-то неизвестную величину, вроде вас.

Заговорил радиобудильник. Let the words of our mouth and the meditation of our heart be acceptable in thy sight here tonight.

Одним движением я подтянул узел галстука.