На реках вавилонских

По улице шла женщина с маленькой белой собачкой, на которой было надето красное пальтишко с капюшоном, закрывавшее спину и застегнутое на животе. Конечно, оно должно было защищать собачку от холода и дождя. Я вынул из кармана рубашки пачку сигарет и предложил Нелли закурить. Она достала спички из сумочки и опередила меня с моей зажигалкой. Она втягивала в себя раскаленный воздух, в котором кислород уже выгорел, не успев дойти до ее рта.

— Слез у вас уже не осталось, верно?

— Да, если вам угодно. — Изо рта у нее шел дым. Она чуть выпятила губы. — Я думаю, слезы вас не интересуют. Единственное, чего вы хотите добиться, что хотите увидеть, — это смирение. — Она улыбнулась.

Стекла автомобиля запотели, людей, проходивших мимо, трудно было узнать в лицо. В ЦРУ я собирался сказать, что я готов и был готов еше до первой ступени обучения, во время самого обучения и второй ступени, в каждую секунду моей жизни я чувствовал себя готовым, так я думал и хотел бы сказать: я давно уже готов и созрел. Что важно для меня, так это наша свобода, а условия я буду соблюдать и создавать сам. Безопасность. Вот что поставлено на карту. То была великая идея, во имя которой я шесть лет назад целыми днями летал на своей трудолюбивой пчелке, беспрепятственно облетал поля вместе с товарищами, хотя мне, как и им, пришлось читать в "Пентагон пейперс" что, возможно, мы забираемся так высоко, потому что другие виды военных действий вызывают у нас кризис личности, — даже если впервые в нашей истории это не привело к победе, правда, мой полет оставлял просеку, рубец в ландшафте, а над ним — плотные грязные тучи, но на Рождество я упал поблизости от Хайфона. Я бы им сказал, что готов отправиться, куда бы меня ни послали, на еще более бесперспективные авантюры, и не признался бы, что горел желанием выполнить любые задания, и что я не мог сдержать слезы, когда несколько дней назад смотрел фильм "Охота на оленей", я хотел сказать, что буду защищать мою страну. Моя жена не будет этому помехой, нет, помехой она еще никогда не была.

— Зачем нужны эти обследования? — Нелли затягивалась сигаретой и выпускала дым себе на колени.

— Какие обследования?

— Медицинские. В первую неделю. Почему вновь прибывших отправляют в карантин, и для чего их следы их присутствия сохраняются в маленьких пробирках, зачем надо сдавать анализы крови и кала, зачем исследуются и измеряются наши тела? Для чего еще это делается, если не для того, чтобы мы выказали смирение? — Всякий раз, как Нелли произносила слова смирение" и "смириться", она словно бы нечаянно улыбалась.

— Обследования производятся ради безопасности. По причине особого положения этого города — острова приходится опасаться проникновения возбудителей болезней, эпидемии могут распространиться в лагерях и по всему городу.

— Вы шутите? — Она рассмеялась и сглотнула слюну, погасила сигарету, опять сглотнула и рассмеялась.

— Это совсем не смешно, где-то в России культивируется вирус оспы, там производят эксперименты. — Вдруг меня пронзила догадка, что общественности об этих экспериментах ничего не известно, и что я чуть было не выболтал секретные сведения. — Вы только представьте себе, что приехал человек с туберкулезом. Неужели мы не возьмем у него анализ крови, а в случае сомнений не сделаем ему рентгеновский снимок, неужели не будем держать этого новоприбывшего в изоляции? Ведь он за короткое время мог бы заразить весь лагерь. Дети стали бы ходить с этим носителем инфекции в школу, те, кто работает, приносили бы болезнь в город.

Она расстегнула мой плащ, отодвинула в сторону отворот пиджака и положила руку мне на грудь. Чего она хотела, — ощутить мою кожу, биение моего сердца? Ее рука блуждала по моей груди, а мое сердце под этой рукой билось ради свободы, и безопасности, и независимости. Это я еще сознавал, и все же ее прохладная рука вызывала и другие эмоции. Какое-то неясное желание, возможно, стремление преодолеть опасность, побороться с нею, помериться с ней силами. Она вытащила из кармана моей рубашки пачку сигарет и улыбнулась, как улыбалась, произнося слово "унижение". Я протянул ей мою зажигалку. Язычок пламени был маленький. Она взяла у меня зажигалку из рук и сама высекла себе огонь. Я запустил пальцы ей в волосы, потрогал шею, белую и теплую, часть внешней оболочки ее существа, кусочек кожи, как залог смирения, которого я от нее требую.