На рубеже веков. Дневник ректора

16 ноября, четверг. Утром работал над дневником — редактирование старых кусков. А когда приехал на работу, обнаружил, что меня уже ждет Ольга Васильевна с готовым заявлением. Заявление я отправил в отдел кадров, но постепенно мое довольно благостное настроение принялось испаряться. Через Ирину Николаевну я выяснил, что у О.В. вообще было ощущение, что я могу не допустить ее до работы. Но тут же старательная бухгалтерия дала мне справку о ее зарплате перед уходом в декрет. Я опять подивился, до чего шустрая девица. У главного бухгалтера, оказывается, был приработок, она еще работала у себя же экономистом учебного отдела. И теперь этой матери-одиночке надо по закону платить ту же сумму, что и до отпуска — около 3 тысяч рублей, и за бухгалтера, и за учетчика. Причем, воистину, брань на вороту не виснет. Она, оказывается, согласна работать главбухом без права подписи и со всеми ее выговорами. Мысль такая — фразу, естественно передали — «Есину 65, а мне только 30. Он подохнет, а я еще долго буду работать». Мне надо с ней сразу же подписывать договор. А на кого, на какую должность? Если «главбуха», значит, я признаю, что я ее и в нынешнем состоянии вижу главбухом? Ну, нет, милочка. Усугубилось вся эта странная ситуация еще и тем, что мне только что стало известно о неком визите А. Д-ча в сопровождении Феди и Баженова в общежитие, где они рассуждали, где будет магазин и как они модернизируют гостиницу. Шестидесятипятилетнего ректора уже нет, и витает хозяйственный разбор. И чего собственно я в случае такого долгосрочного прогноза барышни буду ее жалеть? Себя надо жалеть. Значит просто так, жалеючи, от нее и, главное, ее от бухгалтерии не отторгнешь. План у меня уже вызревает. Не самый плохой план. Здесь как в восточных единоборствах — побеждает то, кто умеет ждать.

17 ноября, пятница. Технология написания дневника, если я не пишу несколько дней такова: выставляю на экране отсутствующие числа, а потом по всем сразу пунктам начинаю заполнять. Постепенно все обрастает подробностями, деталями, все вспоминается.

В пятницу выяснилось, что мои евреи окончательно меня опять накрыли. Я, как дурак, ежедневно ездил в общежитие, переселял наших матерых ВЛКашников на другие этажи, освобождал седьмой этаж под комнаты для еврейских детей, под их жилье покупал новые простыни, но вот уже месяц освобожденные комнаты пусты, а милые хасиды из Марьинской синагоги не чешутся. Где наша взаимная симпатия с Ароном, выпускником медицинского вуза, где наши планы реконструкции седьмого этажа? Мы терпим убытки и упускаем выгоду. А ведь вроде договаривались, что через две недели мгновенно дети будут заселены, и начнется оплата. А разве новая дорогая охрана в общежитии не связана была с этим проектом? В пятницу я твердо решил, что ждать больше не могу и решил заселять верхний этаж студентами гуманитарного экономического института. Они будут жить по трое и платить по 1000 рублей в месяц. Здесь у меня и еще один расчет: чем плотнее заселение, тем меньше возможностей к злоупотреблениям.

Главное событие дня — спектакль в привычном для меня Театре Гоголя. Это опять был любимый театром Тенесси Уильямс: «Записная книжка Тригорина». Здесь все вызывает размышления. Но прежде всего: спектакль мне очень понравился. Я бы даже сказал, что это одно из очень сильных для меня театральных впечатлений последней поры. Это римейк чеховской «Чайки», те же имена и персонажи, то же действие, крутящееся вокруг приезда Аркадиной. Но то, что у гладкого Чехова в его благополучно-интеллигентской драматургии обойдено, ибо этому как бы и не придано значение, у Уильямса выходит на первый план. Пьеса тайных, но действенных и убедительных мотивов. В первую очередь шокирует предыстория Тригорина — его «голубая», как говорит Аркадина, юность. Тригорин ночью ходит купаться на озеро с лакеем Яшей. А отсюда уже недалеко до влюбленности Треплева в Тригорина. И именно эта любовь делает Треплева писателем. Сам союз Аркадиной и Треплева выходит не только своими чувствами, но и выгодой прагматиков. Пьеса меня необыкновенно привлекает самим фактом своего написания. Как же надо было «завестись» от Чехова и как хорошо его знать, чтобы сотворить не скетч, а огромную — спектакль идет четыре с половиной часа и начинается на час раньше, чем все спектакли в Москве, в шесть. Но как же надо было с ним враждовать, что прописать чеховские причины.