На руках у Бога. О радости быть христианином

Однажды я услышал историю о матери Терезе. Ее пригласили посетить Нью-Йорк. Встретили с почестями, усадили в шикарный автомобиль и повезли на встречу с самим мэром. По дороге местная монахиня рассказала матушке последние слухи о новой ужасной болезни, такой страшной и смертельной, что даже полицейские, уж на что храбрецы, и те боятся. Вот схватили недавно двух злодеев, а у них эта самая хворь — умирают прямо на глазах. Охранники им в камеру обед палкой заталкивают — так все боятся подойти, а те, бедненькие, лежат, уже и до пищи дотянуться не могут, поди и умрут от голода. Тут такая паника, все боятся заразиться. Стра-ашная болезнь! И назвали так жутко — СПИД.

Но мать Тереза — человек дела. Без причитаний и возмущений она тут же на встрече с мэром выпрашивает себе право ухаживать за больными преступниками. Она покупает квартиру в Нью-Йорке, правительство оборудует ее по стандартам тюрьмы, туда перевозят заключенных, и мать Тереза сама ухаживает за ними до самой их кончины.

Когда один из журналистов спрашивал, что подвигло ее на такой безрассудный поступок, мать Тереза отвечала:

— Я привыкла делать своему Любимому дорогие подарки.

«От избытка сердца глаголют уста». От избытка любви совершаются поступки. У любящих Бога тоже есть свой, воспитанный годами любви и дружбы навык — привычка дарить Любимому, Которого они видят в бедных детях, в одиноких стариках, в больных арестантах. Их любовь — неудержима. Это все — для Него, и Он — Тот, Кто искренне и серьезно радуется каждому подарку.

Что я принесу Христу в Его день рождения? Что я принесу Ему в любой другой день моей жизни? Разве мать Тереза смотрела на календарь и дарила к юбилеям? Она пользовалась любой возможностью, чтобы дать своей любви раскрыться, не боясь быть осмеянной и отвергнутой.

Если любовь подлинная — чем ее усмиришь?

Если любишь по-настоящему — как удержишься от подарка?

Мы будто отправились в дальнее путешествие, посещаем страны и острова, но каждый день, помня о друге, отсылаем ему открытки с экзотических мест. Мы не старцы и не подвижники. Может быть, не каждый из нас способен на большой поступок, но совсем чуть-чуть, в меру своей неразвитой любви посылать Богу наши по-детски самодельные и неуклюжие открытки из неожиданных и нескладных добрых дел…

Да кто же нас удержит?

Трепет воды

Икона — Евангелие в красках. В центре — Христос. Стоит в лазоревых струях Иордана. Вода взволнована, клубится, будто кипит и разрывает рамку иконы надвое, выталкивая два берега древней реки — по одну сторону трепетный Предтеча, по другую — изумленные ангелы. Два берега смотрятся растерянно: Креститель Иоанн, мужественный аскет и бесстрашный правдолюб, со страхом касается главы Того, Кто придумал и эту землю, и эту реку, и его самого, отважного пророка. Ангелы не скрывают своего смущения: непривычная для бесплотного духа служба — держать полотенце и ждать, когда же выйдет из воды Тот, на Кого они не привыкли смотреть прямо в том мире света, где все для них понятно и определено.

Чудо Богоявления смутило многих. Крещение Бога застало Крестителя врасплох. Что такого важного в этом событии, которое мало кто заметил из современников? Бог Воплощенный впервые в Своей биографии открыто заявил о Себе как о Боге. Он открылся. В тот день — только Предтече и Иордану. Но даже этого было достаточно, чтобы «разбудить» воду. Потому на иконе Богоявления в иорданских струях у ног Спасителя видны какие-то смутные фигуры и лица. Так художник попытался сказать, что в день Крещения безликая вода вдруг показала свое лицо, обрела свой неповторимый голос, чтобы ответить на прикосновение Создателя.

Тридцать лет Он таился, Он был сокрыт. Его принимали за сына плотника, и Он не ждал большего. Безымянный галилейский плотник среди любопытной толпы. О чем они там говорят с Иоанном? Разве важно? И вот Он входит в реку и являет Себя Творцом и Автором этого мира. Это Он придумал наш мир, и нас самих, и воду, и землю, и каждого зверя и птицу. Мы — Его создание, Его песня, Его сказка. Никто и не заметил, как Он добровольно Сам стал персонажем Своей «сказки», но скрывался долгие десятилетия, а потом, в назначенный день и час, Им Самим установленные, вдруг явил Себя миру. Но сначала — миру — не обществу, не политическому и социальному человеческому телу, а миру природы, стихий, тех зверей, что служили Ему в пустыне, тех деревьев, что согласились стать метафорой, тех рыб, что опознали голос Владыки и служили Ему, глотая статиры и бросаясь в сети неумелых рыбаков.