На сердце без тебя метель...

Едва ступили на погост, Лизе вновь стало дурно. Сам вид могил всегда вселял в нее тоску и вызывал слезы, напоминая обо всех потерях, что случились в жизни. Теперь же это чувство усилилось во сто крат пониманием того, что нет ничьей вины в очередной потере, кроме ее собственной. Не кукловод виноват в том, что она лишилась брата. Она сама накликала на него смерть. Потому что отчетливо вспомнила вдруг чужие слова, произнесенные однажды: «Помнится, на охоте вы говорили о своем брате. Где он нынче? Что с ним сталось?», и собственный ответ, как страшное пророчество: «Мой брат мертв. Господь забрал его душу к себе несколько лет назад». Боже! Она сказала так всего за несколько недель до смерти Николеньки.

А еще вспомнилось, как незадолго до Пасхи кукловод уговаривал ее бежать из Заозерного, и как она сомневалась, потакая желанию остаться подле Александра. «Я мог бы устроить ваше свидание. Одно только слово, и я увезу вас к нему! Я увезу вас к нему тотчас! Желаете того? Одно только ваше слово! Едемте нынче же!» — заговорила память знакомым голосом, когда Лиза, шла по погосту, лавируя между могил.

Ах, если бы тогда она прислушалась к голосу рассудка, а не сердца! Если бы снова сбежала с кукловодом! Они бы были вместе на Пасху: он, она и Николенька. И даже если бы брат не избежал страшной участи, она была бы возле него: держала за руку, ловила последний вздох, успела бы проститься с ним…

Камень с рельефным изображением креста и плачущего ангела на могиле Николеньки сразу обращал на себя внимание среди окружавших его простых деревянных распятий. Потому Лиза еще издалека поняла, куда именно ведет ее Анисья.

— Недавно поставили, — сообщила вполголоса фельдфебельша, выдергивая редкие травинки из надгробия за кованой оградой — еще одна дорогая деталь, указывающая на то, что покоится здесь не мещанин или купец, а человек знатный. — Его благородие прислали записку, чтобы я проследила за работой, когда мастера ставить будут. А оградку ее сиятельство справили…

— Ее сиятельство? — пошатнулась Лиза. Чтобы удержаться на ногах, ей даже пришлось ухватиться за столбик ограды.

— Да! Я сама подивилась. Ее сиятельство, так ее называли слуги, что с ней прибыли. Я ждала вас, сударыня, а приехала она. В карете с гербом. Все расспрашивала меня о Николаше. Как он жил, кто за ним ходил, как ушел от нас. Оставила мне десять рублей в знак благодарности и уехала. После человек от нее явился. Говорил, ее сиятельство пожелала, чтоб о могилке заботу вели. На распятие денег оставил да на хлопоты. Да камень его благородие уже справил… И денег мне тоже оставляет всякий раз, как приезжает. Чтобы я хлопотала тут, не оставляла могилку. Да я бы и так не оставила. Как можно?

«Воистину, — с горечью подумалось Лизе. — Можно ли этой женщине, знавшей Николеньку всего несколько месяцев, оставить его, как оставила она, его сестра?» Она ведь просто бросила брата, погнавшись за химерой счастья, за призрачной надеждой на любовь мужчины, не заслужившего и сотой доли ее чувства. О, если бы прошлой весной Лиза нашла в себе силы оставить Заозерное и уехать от Александра! Пусть бы ей пришлось жить с нелюбимым более человеком, но зато рядом с Николенькой, живым и здоровым!

Остаток того дня прошел для Лизы словно в тумане. Она не помнила толком, как вернулись с кладбища, как фельфебельша отдала ей небольшой сверток в грубой упаковочной бумаге. Не помнила, как простилась с этой доброй женщиной, хотя припоминает, что отказалась от бархатной куртки, решив, что негоже забирать подарок брата у единственного его приятеля. Не помнила, как воротилась в Москву, как заперлась в своей комнате, отрекшись от всего мира. Все, что было рядом с ней в последующие несколько дней, — безграничное горе, сменявшееся приступами злости на саму себя, от которых хотелось выть.

К утру третьих суток Лизиного добровольного заточения и эти чувства отступили, оставив после себя мрачное равнодушие ко всему окружающему. Ей было абсолютно все равно, что с ней станется далее, безразлична собственная судьба. Даже страх перед карой Господней был погребен под этим равнодушием — предложи ей кто сейчас выпить с лишком ландышевых капель, по уверениям докторов, замедлявших ход сердца, и она бы выпила, не дрогнув.

Но, по счастью, эта мысль не приходила ей в голову. И по счастью, вечером следующего дня в дом Дуловых неожиданно прибыл Никита. Он поднялся прямо к дверям спальни Лизы в мезонине, нарушив все мыслимые приличия, и потребовал, чтобы она сошла в гостиную, а наперед пустила к себе единственную горничную, оставшуюся в доме.

— Я знаю, что случилось, — говорил он глухо из-за дверей. — Мне очень жаль вашего брата, Лизавета Алексеевна.

— Откуда?.. — прохрипела Лиза и не узнала свой огрубевший и осипший от рыданий голос. Она сама не понимала, почему совершенно не удивилась присутствию Никиты здесь, в доме, да еще и ответила ему.