На шумных улицах градских

Получить удовольствие можно было, и не заходя в балаган, а лишь толкаясь в толпе у входа. Над дверями устраивался помост, нечто вроде балкона, откуда «деды» зазывали зрителей, выделывая разные «штуки» и выкрикивая стишки-раешник. Завидев в толпе воротящую нос от «черни» расфуфыренную даму или пробиравшегося меж «простецов» барина с тросточкой, «дед» не мог не «поддеть» их на потеху одобрительно гоготавшей толпе. Вот как описывал свои детские впечатления от «дедов» А. Н. Бенуа. «А вот и дед – знаменитый балаганный дед, краса и гордость масленичного гуляния. Этих дедов на Марсовом поле было по крайней мере пять – по деду на каждой закрытой карусели… На балконе… и стоял дед, основная миссия которого состояла в том, чтобы задерживать проходящий люд и заманивать его внутрь. Всегда с дедом на балконе вертелись «ручки в бочки» пара танцовщиц с ярко нарумяненными щеками и сюда же то и дело выскакивали из недр две странные образины, наводившие ужас на детей: Коза и Журавль. Обе одетые в длинные белые рубахи, а на их длинных, в сажень высоты, шеях мотались бородатая морда с рожками и птичья голова с предлинным клювом.

Не надо думать, чтобы балаганный Дед был действительно старцем «дедовских лет». Розовая шея и гладкий затылок выдавали молодость скомороха. Но спереди Дед был подобен древнему старцу, благодаря тому, что к подбородку он себе привесил паклевую бороду, спускавшуюся до самого пола. Этой бородой дед был занят все время. Он ее крутил, гладил, обметал ею снег или спускал ее вниз с балкона, стараясь коснуться ею голов толпы зевак. Дед вообще находился в непрерывном движении, он ерзал, сидя верхом, по парапету балкона, размахивал руками, задирал ноги выше головы, а иногда, когда ему становилось совсем невтерпеж от мороза, с ним делался настоящий припадок. Он вскакивал на узкую дощечку парапета и принимался по ней скакать, бегать, кувыркаться, рискуя каждую минуту сверзиться вниз на своих слушателей. Мне очень хотелось послушать, что болтает и распевает «дедушка». Несомненно, он плел что-то ужасно смешное. Широкие улыбки не сходили с уст аудитории, а иногда все покатывались от смеха, приседали в корчах и вытирали слезы… Но те, кому я был поручен, не давали мне застаиваться и поспешно увлекали дальше под предлогом, что я могу простудиться… На самом же деле ими двигало не это опасение, а то, что болтовня деда была пересыпана самыми грубыми непристойностями и даже непотребными словами. Произносил он их с особыми ужимками, которые красноречивее слов намекали на что-то весьма противное благоприличию» (15; I, 292).

К концу XIX в. характер балаганов несколько трансформировался в связи с изменением характера самой городской публики и появлением новых изобразительных средств. Они соединяли в себе пантомиму, эквилибристику, разнообразные технические средства, включая демонстрацию на огромных экранах сменяющихся «туманных картин» – диапозитивов. Спектакли длились по 30–40 минут, начинаясь в полдень и заканчиваясь в 9 часов вечера, так что успевали показать до 5–6 представлений. Газета «Южный край» в конце XIX в. писала: «Представление в самом театре, продолжающееся ¹/₂ часа, иногда час, состоит обыкновенно из нескольких номеров, от 5 до 10, и группируется в три отделения. В первом отделении происходят гимнастические упражнения: «работают» на трапеции, ходят по канату, составляют «лестницы и фигуры»; во втором отделении представляют какую-нибудь сцену из народного быта, в третьем разыгрывают комическую пантомиму […] Для народной сцены работают в России не менее 100 трупп комедиантов», которые обслуживают в год 5 000 000 посетителей. В действительности посетителей «народных» театров бывает гораздо больше» (Цит. по: 93; 165).