На синей комете

— Погоди, — остановила меня Клер. — Этот твой Эйн… Он профессор чего?

— Высшей математики.

— А-а-а… Я и в низшей-то ничего не понимаю. Лучше расскажи дальше про обвал на Уолл-стрит.

Про обвал?.. На самом деле про обвал я помнил плохо. Газет особо не читал, в подробности не вникал.

— Клер, а почему ты про Уолл-стрит спрашиваешь? Ты в этом что-то понимаешь?

— Ещё бы! У меня же там папа работает! Он юрист в банке на Уолл-стрит.

— Ну, вот с них всё и началось. На Уолл-стрит. Про это писали в газете «Кейро геральд». Так что скажи папе, чтобы держал ухо востро. Через три года.

Клер задумчиво водила пальцем по запотевшему окну. Интересно, о чём она думает?

— Тебе дальше-то рассказывать? Про то, как я на поезд попал? — спросил я.

— Конечно, Оскар! Что было дальше?

Память подсовывала неожиданные воспоминания, вплоть до фасолевых запеканок тёти Кармен. Я рассказал, как мистер Эплгейт выручил меня с математикой и как оставил у нас на кухне мокрый сборник «Стихи у камелька». И как Уилла-Сью нашла книгу. Потом вспомнил Сирила и его жалкие попытки выучить «Если». Тут Клер снова меня остановила.

— Киплинг? Это же моё любимое стихотворение! — воскликнула она. — Помнишь наизусть?

— Ещё бы! Да меня хоть ночью разбуди, хоть в муравейник посади, всё равно расскажу!

Когда ты сможешь мудрым быть и смелым,
Пусть всюду только паника и страх…

Я прочитал всё стихотворение наизусть, не переврав ни одного слова. А потом его прочитала Клер — с выражением, словно со сцены. А потом мы прочитали «Если» хором, с правильными паузами и жестами, как, несомненно, задумал мистер Киплинг, когда написал его в девяносто первом году девятнадцатого века.

Наш поезд тем временем резво бежал где-то посреди страны, через штаты, которые на карте похожи на большие квадраты. Каждые полсекунды мелькал фонарь. Автомобильные дороги тянулись к горизонту, подсвеченные красными габаритными огоньками редких грузовиков. Пустынные улицы городков… едва слышная сквозь толстое стекло пожарная сирена… Поезд летел мимо переездов, шлагбаумов, стрелок, семафоров, станционных задний и домиков железнодорожников, которые всегда строят из красного кирпича вблизи путей. Возле каждого домика, на железном крюке, раскачивалась зелёная сигнальная лампа и помигивала в густеющих сумерках, точно кошачий глаз. Впереди, на северо-востоке, было почти темно, а сзади, на юго-западе, ещё алели-розовели-лиловели последние отблески зашедшего солнца.

— Ты успеваешь прочитать названия станций? — спросил я у Клер, когда мы проехали ещё один неопознанный сонный городок.

— Нет. Поезд слишком быстро идёт, — ответила она. И попросила: — Рассказывай, Оскар. Что было дальше?

Вскоре дело дошло до злополучного сочельника. Я описал, как Стакпоул с МакГи ворвались в банк, ударили мистера Эплгейта по голове, наставили на меня пистолет… Воспоминания были так ярки, что голос у меня слегка дрожал.

— И ты прыгнул? — догадалась Клер.

— Выбора не было. Прыгай или пропадай.

Клер слушала внимательно: про встречу с Голландцем, про мистера X, мисс Чау и завтрак, прерванный Сирилом Петтишанксом — взрослым, в военной форме…

— И ты снова прыгнул! — подхватила Клер. — Ты снова сел на поезд? На тот, в котором мы сейчас едем?

— Мисс Чау крикнула: «Прыгай!» Оставалось прыгать в макет… или… тоже прыгать. С парашютом, в сибирскую тайгу. Помогать русским воевать с фрицами.

— Зачем помогать русским? И кто такие фрицы?

Вопросы Клер всё время ставили меня в тупик — даже голова разболелась.

— Это неважно, — ответил я. — И ещё не скоро. В сорок первом году.

Клер снова принялась водить пальцем по стеклу.

— Знаешь, Оскар, — произнесла она задумчиво. — А ведь мой папа ничего не пожалеет, лишь бы узнать будущее. И все его друзья тоже. Будущее — это их работа. Так устроена фондовая биржа. Каждое утро, перед тем как съесть овсянку и выпить кофе, папа повторяет: «Вот бы научиться гадать на кофейной гуще. Кто умеет — тот богат».

— А я думал, твой отец и так богат. Разве нет?

Клер хмыкнула.

— Ещё бы! Но ты просто не знаешь, как устроены богатые люди, Оскар. Вот представь: у них есть капитал. Сначала они хотят его удвоить. Потом утроить. Этим и занимаются с утра до вечера. Отец правую руку даст на отсечение, лишь бы узнать то, что знаешь ты. Про крах на бирже.

— Так расскажи ему. Предупреди.

— Он надо мной посмеётся. Ни одному слову не поверит. И вообще пока неизвестно — может, он меня не простит за побег из дому и не захочет со мной разговаривать. Родители, наверное, уже полстраны на ноги подняли. Когда вернусь — посадят меня под замок. На месяц. А потом снова начнётся: куколки, бальные танцы, белые перчатки…

Где-то за поворотом прогудел встречный поезд. Куда он идет? Где, в какой части вселенной находимся мы с Клер? Вокруг только прерия, спящие фермы и непроницаемая ночь.