На синей комете

В камине весело играло пламя. У камина сидели несколько мужчин. Очень важных. Не в высоких шнурованных ботинках из нашего фирменного обувного магазина в Кейро, а в начищенных до блеска туфлях с тончайшими кожаными подмётками; в таких туфлях можно ходить только по мраморным полам. Руки мягкие, ногти розовые, отполированные, ни одного сломанного, ни одной заусеницы. Эти руки не знали физического труда. Гости мистера Бистера улыбались, и зубы их — вычищенные, ухоженные и наверняка свои, не вставные, — сияли белизной. Эти люди были магнатами, все до одного. И все до одного были прекрасны! Да-да, другого слова не подобрать. В гостиной царила власть. Всесильная и великолепная.

— Это отец Генри — Генри Меллон-старший, — произнёс мистер Бистер. — Он коллекционирует монеты. Возможно, ты слышал о семье Меллонов.

Я не слышал. Но я смотрел на Генри Меллона, на его одежду, стрижку, на его гладко выбритый подбородок — и понимал, что этот человек даже носки сам по утрам не надевает. У него для каждого дела имеется прислуга.

Меня представили мистеру Джону П. Моргану и мистеру Биддлу. За ним, в костюме для игры в теннис, сидел молодой человек с вьющимися волосами. Его звали Нельсон Рокфеллер. А ещё дальше расположился Джо Кеннеди. Он пришёл с сыном, мальчиком лет десяти[16].

Всё лицо юного Кеннеди было усыпано веснушками, а таких густых волос я вообще никогда не видел. Меня этот мальчик как будто не заметил. Скользнул по мне взглядом и тут же зевнул.

Ещё дальше, на узком диванчике, сидели мистер Меррилл и мистер Линч.

От всех этих людей исходил знакомый запах. Запах достатка. От них пахло лимонной полиролью и выпечкой, как у Петтишанксов. И ещё дорогим одеколоном.

И вообще, эти люди были похожи на мистера Петтишанкса, даже сидели точно так же — закинув ногу на ногу. Наверняка тоже банкиры.

— Ну, привет, Оскар! — радостно обратился ко мне мистер Биддл.

И все поочерёдно поднялись и пожали мне, шестилетнему малышу, руку. Потом мистер Меллон откашлялся и произнёс:

— Оскар, послушай… твоя монета… десять центов с изображением статуи Свободы… — Он ободряюще улыбнулся. — Знаешь, у меня дома имеется фотостудия, тёмная комната, где я проявляю и печатаю снимки. Вот увеличенное фото твоей монеты. — Он передал мне чёрно-белую фотографию, на которой десять центов были в двадцать раз крупнее реального размера. — Видишь метку около ободка?

— Да, сэр.

— Это печать. Такие печати ставит только Центральный монетный двор. Кроме того, засечки на ребре. Среди фальшивомонетчиков встречаются искусные мастера, но гурт, то есть ребро монет, они делать не умеют. Ну и последнее: не занимаются фальшивомонетчики такими мелкими монетами. Подделывать мелочь невыгодно. Итак, что мы имеем? Перед нами монета из чистого серебра с печатью Монетного двора Соединённых Штатов. Монета принадлежит серии, которая пока не выпущена в обращение, и датирована годом, который ещё не наступил. Откуда она у тебя?

— Мне дал её ночной сторож, который охранял Первый национальный банк в городе Кейро, штат Иллинойс. С помощью этой монеты мы с ним запускали поезда на рождественском макете, — ответил я. — Он просверлил в монете дырку и продел в него шнурок, так что мы могли вытянуть её из автомата и запустить поезд ещё раз.

— И когда это было, Оскар?

— Примерно в середине декабря тысяча девятьсот тридцать первого года.

— Значит, ты мальчик из будущего. Так, Оскар?

— Да, сэр. Я родился в двадцатом году. Сейчас мне одиннадцать лет.

Гости мистера Бистера хмыкнули, зашевелились. Заскрипела кожа кресел.

— Одиннадцать, говоришь? — произнёс мистер Рокфеллер. — Попробуй убедить нас в этом, Оскар. Сможешь?

— Сэр, если хотите, дайте мне пример на деление в столбик. Я и дроби знаю, если они не слишком сложные.

Юный Кеннеди опять зевнул и, глядя на меня, одними губами проговорил: «Хвастун».

— Спасибо, Оскар, — сказал отец Клер. — Обойдёмся без математики… Ваши вопросы, господа! Прошу! — прибавил он таким тоном, будто я — его изобретение.

— Кто там у вас в тридцать первом году президент США? — спросил мистер Биддл.

— Герберт Гувер, — ответил я.

— Хорошо, Гувер — это то, что надо.

Несколько человек одобрительно закивали.

— Ну что вы?! — возразил я. — После обвала в двадцать девятом году в стране началась страшная неразбериха, и мистер Гувер это допустил. Он не знал, как выйти из положения. Он играл на скрипке, пока горел Рим. Так, во всяком случае, говорил мой папа. А вы хотите знать про кинозвёзд? Кто будет в моде?

— Твой отец, по всей видимости, демократ[17], — мрачно заметил мистер Меррилл.