На скалах и долинах Дагестана. Перед грозою

— С радостью, славный князь, сейчас принесу, — отвечала девушка и пошла в саклю за молоком. Когда она вышла, князя во дворе не было. Поглядев во все стороны, Кэримат увидела его сидящим в нескольких саженях от сакли, над обрывом, на берегу ручья, вокруг которого рос густой виноградник. Девушка, осторожно неся в руках плоскую чашку с питьем, направилась к гостю.

— На, пей, князь, и будь здоров, — произнесла она, подавая ему питье. Тот взял чашку обеими руками и с жадностью припал к ее краям. Он пил долго, с длинными остановками, и только тогда возвратил чашку, когда она оказалась пустою.

— Спасибо тебе, веселая птичка, — поблагодарил он девушку и вдруг неожиданно добавил: — Скажи, Кэримат, кто из джигитов тебе больше всех по сердцу?

— Все одинаковы, — возразила девушка. — Кэримат еще не выбрала господина своему сердцу.

— Будто бы? — ухмыльнулся князь. — А я думал, что у такой красавицы давно уже есть достойный ее жених. Или, может быть, ты хотела бы в Турцию, в гарем какого-нибудь знатного паши?

— Мой отец богат, — гордо ответила Кэримат, — и турецкие деньги ему не нужны.

— Тем лучше, — отвечал князь. — Турки и так много отнимают у нас красавиц, а наши красавицы нам нужны.

В последних словах Кэримат послышался какой-то намек. Сердце ее усиленно забилось, она особенно ласково подняла на князя свои прекрасные глаза и тихо ответила:

— Кому нужно, пусть ищет.

— Вот я и ищу, — сказал князь, подымаясь с камня во весь рост и своей высокой фигурой заслоняя Кэримат со стороны сакли.

Солнце закатилось, и сразу, как это бывает на юге, наступила ночь. Молодые люди стояли в тени густого кустарника, и со двора сакли их не было видно. Кругом была тишина.

— Кэримат, — заговорил вдруг князь, — что бы ты ответила, если бы я предложил тебе занять место хозяйки в моей сакле?

Девушка вспыхнула и вся затрепетала от восторга. Богатый кабардинский князь был желанный муж для простой чеченки, хотя и дочери богатого отца. Едва сдерживая свое волнение, опустив головку, она дрожащим голосом прошептала:

— Я раба своего отца, ты это знаешь, князь, а потому моей воли быть не может, как велит отец.

— Я и отца спрошу, но мне хочется знать, люб ли я тебе?

— Люб, — чуть слышно прошептала девушка и в ту же минуту почувствовала на своей голове мягкое плотное одеяло. Она хотела крикнуть, рвануться, но было поздно. С быстротой молнии чьи-то сильные руки крепко и плотно закутали ее всю, туго стянули руки и ноги, подняли, понесли. В следующее мгновенье Кэримат почувствовала себя переброшенною через седло, и затем они помчались.

Когда весть о благополучном возвращении Темирязева, притом не одного, а с украденной им из Гимров чеченкой, разнеслась по нашему отряду и достигла князя Нико, он совершенно растерялся. Княгиня, только теперь узнавшая про заключенное между ее мужем и Темирязевым пари, горько рыдала. Принимая во внимание бешеный характер Нико, можно было ожидать с его стороны какой-нибудь безумной выходки. Озабоченные всем этим офицеры из числа более благоразумных решили пойти к Темирязеву и поговорить с ним.

Тот встретил их, весело улыбаясь.

— Вперед вижу, зачем вы пришли! — крикнул он, увидя входящих. — Князь пардона просит?

— Нет, князь пардона не просит, мы сами пришли поговорить с тобой и просить не затевать скандала.

— Какой же скандал, если я потребую выполнения условия? Небось вернись я с пустыми руками, князь наверное потребовал, чтобы я подставил мой нос под его кинжал. По пословице: "Не давши слова — крепись, а давши — держись".

— Это все так, но…

— Никаких "но" ваших я бы не послушался, ежели бы не одно обстоятельство, — заговорил Темирязев. — Будем откровенны, но только, чур, между нами. Видите ли, я вам покаюсь: княгиня мне нравилась; но теперь моя чеченка мне нравится несравненно больше, а потому я Кэримат оставляю у себя. Скажите князю, что по дружбе я возвращаю ему его опрометчиво данное слово, но требую выкупа за княгиню. Пусть отдаст шашку, подаренную ему тестем. Шашка старинная, и такого клинка, как у нее, я, признаться, еще не видывал.

Крепко поморщился Нико, когда ему сообщили требование Темирязева, однако делать было нечего. Неохотно снял он со стены шашку и, вручив ее офицерам для передачи Темирязеву, не удержался, чтобы не выругать своего счастливого соперника.

— Чтоб этой шашкой ему голову отрубили! — злобно проворчал он, грустным взглядом прощаясь со своей драгоценностью.

Судьбе было угодно, чтобы злое пожелание исполнилось в точности.

В ночь на 14 ноября того же года при штурме старых Закатал Темирязев был тяжело ранен, и раньше, чем солдаты успели подбежать к нему, какой-то лезгин, сорвав с него шашку, очевидно бросившуюся в глаза своей богатой отделкой, одним взмахом отрубил ему голову, после чего с криком торжества пустился бежать, унося с собой драгоценное оружие.

— А что сталось с Кэримат? — спросила Элен.

— Ее взял к себе другой офицер, окрестил в православную веру и женился. Прекраснейшая жена вышла.

Панкратьев умолк. В эту минуту стенные часы пробили 12.