На службе Отечеству

— Спасибо, сынки, желаю вам дожить до победы. Оглядевшись вокруг, мы увидели, что корабль до отказа забит людьми и техникой. Видя, что мы сиротливо оглядываемся, к нам подошел худенький матрос и предложил проводить в трюм, где разместились легкораненые. Мы чувствовали, что без перевязки не выдержим перехода. Обняв матроса рукой за плечо, я доверительно шепнул ему, что у меня и моего товарища открылись раны, и спросил, нельзя ли здесь, на корабле, сделать нам перевязку.

— Конечно, можно! — воскликнул матрос. — Идемте в лазарет. Он подвел нас к двери, приоткрыл ее. Мы увидели просторную, хорошо освещенную каюту. Над операционным столом склонился молодой врач. Не поднимая головы, он что-то тихо сказал своим помощникам. Матрос закрыл дверь.

Через некоторое время из каюты осторожно вывели моряка с перебинтованной грудью. Один из помощников корабельного врача выбежал вслед за раненым.

— Возьми, Федор, осколок фашистский на память, — предложил он. — Еще сантиметров десять — и пришлось бы искать его в правом легком… А вы, товарищи, кого ожидаете? — спросил он удивленно.

Выслушав сопровождавшего нас матроса, он распахнул дверь:

— Заходите, пожалуйста.

Нам помогли раздеться. Когда с меня стянули гимнастерку и нательную рубашку, обнажилось левое плечо, покрытое свежими кровавыми потеками, тянувшимися из-под бинта на шее. Стараясь причинить мне меньше боли, один из помощников врача осторожно снял насквозь промокший бинт и стал смывать следы крови вокруг раны.

— Как же это вы умудрились разорвать шов? — недовольно покачал головой врач.

Выслушав объяснение, он понимающе кивнул:

— Неудивительно, что шов разошелся…

Когда новые швы были наложены, а раны перевязаны, врач устало сказал своим помощникам:

— Теперь в награду за испытания, выдержанные этими ребятами, выделим им из наших скромных запасов по пятьдесят граммов спирта. — Он дружески подмигнул нам: — Сейчас это для вас будет лучшим лекарством.

Терпеливо ожидавший нас у двери матрос предложил:

— Пойдемте, покажу вход в трюм, там вам будет теплее.

Осторожно спускаемся вниз. Где-то тускло светит лампочка. Повсюду плотными рядами лежат раненые. После дневного света чувствуем себя ослепшими и в нерешительности стоим у лестницы.

— Проходите, товарищи, в противоположный угол, — доносится прокуренный голос какого-то доброжелателя, — там свернут канат, на нем и устроитесь. Больше свободных мест нет.

Раненые лежат так плотно, что, передвигаясь, мы не можем не задеть кого-нибудь. Послышались стоны, возмущенные крики. Осыпаемые ругательствами, наконец натыкаемся на плотно свернутый канат. Подложив под себя шинели, в изнеможении растягиваемся на нем.

Невыносимо душно. Я весь в липком поту. Краем гимнастерки вытираю лоб, нос. Страшно хочется пить. Лейтенант что-то бормочет.

— Ты не спишь, Семен? — спрашиваю я.

— Одна тысяча сто тридцать шесть дьяволов фашистам, — несется в ответ. — Одна тысяча сто тридцать семь дьяволов фашистам… — Прервав свой странный счет, Семен поясняет: — Отвлекаю себя таким образом… успокаивает.

— И на каком же количестве дьяволов ты успокоишься?

— Не знаю, — неуверенно отвечает Семен, — пока не усну…

Однако ни ему, ни мне уснуть не удается. Не выдержав, лейтенант поднимается и решительно заявляет:

— Ты, Саша, как хочешь, а я выбираюсь наверх.

Снова сопровождаемые недовольными возгласами, пробираемся к выходу. С трудом выползаем на палубу и, сделав несколько глубоких вдохов, пьянеем от холодного морского воздуха. Долго стоим, прислонившись к металлической обшивке надстройки, потом, шатаясь, словно пьяные, медленно подходим к матросам и просим принести воды.

— Сейчас, братки!

Плотный широкоплечий моряк с добрыми глазами принес воду и по одному сухарю.

— Не знаешь ли, почему стоим?

— До рассвета невозможно идти: вода нашпигована минами, как колбаса шпиком.

Любопытство толкает нас к борту. На одной из лодок матросы отталкивают шестами какой-то рогатый шар. Догадываюсь, что это морская мина, и мгновенно забываю о холоде.

Первая ночь кажется нам особенно длинной. Когда холод одолевает нас, мы спускаемся в трюм и, присев на последних ступенях лестницы, дышим теплым загазованным воздухом, пока голова не начинает кружиться.

Наконец выглянуло солнце, его лучи разогнали предрассветную мглу.

Командир осторожно ведет корабль. Около полудня вдруг поднялась суматоха: послышались громкие команды, матросы забегали по палубе, корабль заметно увеличил скорость хода, открыли огонь зенитное орудие и крупнокалиберные пулеметы — три фашистских самолета сбрасывают бомбы. Забыв о минах, командир, маневрируя, кидает корабль из стороны в сторону, не дает фашистским летчикам прицелиться.

Пожилой солдат, недоверчиво поглядывая то на море, то на небо, говорит соседу:

— Вот так! Самолеты нас обстреляли, в море мины подстерегают, того и гляди наскочим и попадем к самому господу богу, хотя и не получали от него приглашения.