На службе Отечеству

Вырвавшись вперед, подразделения вместе с поддерживающими их расчетами 45-мм орудий оказались в окружении. Одна за другой следовали атаки противника. Наши бойцы сдерживали натиск врага, истребляли немецкую пехоту, уничтожали его огневые средства, жгли танки и бронетранспортеры. Фашисты, не считаясь с потерями, лезли напролом. В полдень роты выдержали бешеную атаку усиленного батальона. Враг откатился с большими потерями. Наступила передышка. Но она длилась недолго. Гитлеровцы вновь нанесли по позициям рот артиллерийско-минометный удар, затем пошли ь атаку.

Боеприпасы на исходе, а у артиллеристов они уже кончились; принято решение идти на прорыв. Подпустив врага, пехотинцы забросали его гранатами и кинулись вперед. Завязалась рукопашная схватка. Штыком, прикладом, лопатой наши бойцы прокладывали себе дорогу. На рядового Дивака бросилось несколько гитлеровцев. Прикладом карабина артиллерист оглушил одного, затем другого. Но тут случилось непредвиденное: ложе приклада разлетелось в щепки от очереди фашистского автомата. Что делать? Взгляд упал на лежавшую рядом немецкую гранату с длинной ручкой. Дивак подхватил ее и бросил. Фашисты шарахнулись в стороны, попадали. Этого времени было достаточно, чтобы солдат выхватил из рук убитого гитлеровца автомат. С возгласом "Получай, гады!" он начал расстреливать окруживших его врагов.

Но как ни старались наши воины — силы оказались неравными. Большинство храбрецов погибло. Об их мужестве и стойкости рассказали прорвавшиеся через кольцо противника старшина Корнилов, старший сержант Ходиков, рядовой Мальчиков.

Подполковник Жеваго откашлялся и глуховатым голосом заключил:

— Каждый подвиг бойцов и командиров мы должны довести до оставшихся в живых. Не забудьте сказать спасибо солдату. Он достоин этого, наш солдат. Все вынес и сделал все, что смог.

Василевичи встретили нас черными проемами окон полусгоревших домов, грудами искромсанной, никому теперь не нужной воинской техники. Всего лишь несколько дней назад здесь шли бои.

* * *

2 марта началась погрузка в эшелоны. Первым убывал 862-й стрелковый полк. Управление дивизии вместе с ротой связи и саперным батальоном грузились во второй эшелон. На следующий день отправлялись артиллерийский, 889-й и 828-й стрелковые полки и остальные части и подразделения.

После бессонных фронтовых ночей сладко спится на вагонных нарах. Душисто пахнет сено, приобретенное заботливыми хозяйственниками у лесника под Василевичами. От сухой травы веет чем-то родным, близким. И если бы не мерное подрагивание теплушки да паровозные гудки, можно подумать, что находишься дома, на сеновале, на котором провел столько ночей за годы детства и юности!

Эшелон подолгу стоит на станциях и полустанках. "Зеленая улица" составам, идущим к фронту, поездам с красными крестами на вагонах.

Наша очередь — последняя.

— Вот уж действительно сонное царство, — машет в сторону теплушек на одной из остановок майор Румянцев.

Петр Васильевич проверял несение службы зенитчиками, караулом и внутренним нарядом.

— Завалились, как медведи в берлогах, — продолжает майор. — Храпят. И ты с ними, Алтунин?

Услышав фамилию, приподнимаюсь, говорю первое, что пришло на ум:

— Как все, так и я.

— Вижу. Сам бы тоже не прочь придавить эдак минуток шестьсот, но служба есть служба. У меня к тебе разговор. Слезай.

Сползаю с нар, черпаю котелком воду и лью ее на разгоряченный затылок.

— Не ровен час — застудишься. Вода-то небось ледяная.

— Нет, я привычный — сибиряк! Да и водица комнатной температуры.

Начальник оперативного отделения ждет, когда надену гимнастерку, и только потом приглашает сесть. Опускаюсь на сосновый пенек. Петр Васильевич раскуривает папиросу, как бы между делом говорит:

— Подошел ты нам, Саша. Есть штабная хватка, обрел некоторое умение…

— Вы это к чему, товарищ майор?

— Какой нетерпеливый! Ну да я тебя понял. По голосу понял: не останешься. — И, чуть помолчав, Румянцев продолжил: — На днях вызовет тебя кадровик, со мной он уже говорил. Не стану перечить твоему уходу, не в тыл идешь-то, а на передний край. Так-то!

Майор Румянцев затянулся дымком, вздохнул, махнул рукой, бросил недокуренную папиросу в дверцу пышущей жаром "буржуйки", поднялся:

— Пойду вздремну.

Вот так новость! Не стал задавать вопросов Петру Васильевичу, хотя и хотелось узнать, куда пошлют. Но тактично ли расспрашивать? И я не решился.

Вагон дернулся и покатился по рельсам. Чей-то зычный голос торопил отставших. В квадрате крошечного окошка промелькнул зеленый огонек семафора. Состав уходил от линии фронта.

В теплушке гудела печка. Дневальный, низенький щербатый боец лет пятидесяти, бросал в огонь дрова, разморенный теплом, довольно крякал и блаженно щурил редкие рыжие брови. Во сне ворочались штабные офицеры. Иногда кто-либо из них вскакивал, некоторое время непонимающе смотрел на огонь и вновь валился на сенник.