На службе Отечеству

Под прикрытием группы бойцов, возглавляемых Вороновым, наш маленький отряд следует за стариком. К моему удивлению, среди нас не оказалось контуженого артиллериста. Оказывается, старший лейтенант, как только прекратился обстрел, не ожидая остальных, отправился к лесу. Отряд, мол, нагонит.

Отряд благополучно вступил в лес. Охрименко и Федя пытаются поддерживать старика под руки, но тот решительно отвергает их помощь. Сгорбившись, он размеренно шагает но лесной тропинке. Проходит час, другой, но на след артиллериста мы не вышли. Так и разминулись в этом лесу наши пути.

Только далеко углубившись в лес, начинаю осознавать, какая опасность подстерегала нас. Шагаем по едва заметным тропинкам, все чаще попадаются заболоченные участки, на которых, не зная леса, не определить верное направление. Особенно тяжело приходится с пушкой. Местами мы вынуждены тащить ее на руках. Если бы мы пересекали эту лесо-болотную глухомань без проводника, наверное, запутались бы.

Наконец почва под ногами становится тверже. Начинаются перелески, цветистые поляны. Старик останавливается, усаживается на высокую кочку и, перекрестившись, объявляет:

— Ну вот, мил человек, слава богу, конец болоту. Теперь вы в безопасности. Идите с богом, а я отдохну маненько и тронусь в обратную.

Мы делаем привал. Петренко осматривает раненых. Охрименко и Федя быстро разводят костер. Сварив суп, все жадно набрасываются на еду. Ставлю котелок возле старика и предлагаю подкрепиться. Старик недоверчиво смотрит на алюминиевую ложку и отрицательно качает головой:

— Губы сварить можно…

Охрименко приносит деревянную. Одобрительно оглядев ее, старик медленно зачерпывает ложкой из котелка и осторожно пробует суп губами. Он показался ему горячим. Отложив ложку, старик ждет, пока остынет. Из вежливости следую его примеру. Разговор между нами не клеится: мне приходится выкрикивать каждое слово. Поэтому говорит один старик:

— Я, мил человек, тоже был солдатом. Давно энто было, еще с туркой воевали на Балконах.

— На Балканах! — пытаюсь поправить я.

— Ась?

— На Балканах, дедушка, на Балканах! — кричу я.

— Так, мил человек, так, истинно так говоришь: на Балконах. — Старик одобрительно кивает. — Мы там огромадную речку переплывали, не таку, как вы, мил человек, седни. На энтом берегу турка, а тута мы, значит. Турка стрелят, а мы плывем… Много нашего брата на дно раков кормить отправилось… Царствие им небесное… — Старик крестится. — Но как ни бушевал турка, а мы приплыли к энтому берегу. Турка на нас кидается, а мы в штыки его… Отбились. Медаль мне потом выпала за энто дело. — Помолчав, старик горестно вздохнул: — Мы, мил человек, на Балконах речки переплывали, а вы теперя на своей родной земле переплываете, да все в обратную сторону… Непорядок это.

Я смущенно развожу руками. Старик смягчается:

— Ну, давай, мил человек, поснедаем маненько, путь вам далекий, да и мне десять верст киселя хлебать…

Ест старик медленно. Поднося ложку ко рту, старается не пролить ни одной капли на траву. Под ложкой держит ломоть немецкого рыхлого хлеба. Проглотив пару ложек супа, отламывает кусочек хлеба и тщательно разжевывает его, но неожиданно выплевывает и морщится:

— Не нашенский хлебушек, дрянь… как трава.

После короткого отдыха тепло прощаемся с проводником. Испытывая к нему чувство глубокой признательности и жалея его, крепко обнимаю за худые плечи. Старик растроганно машет нам вслед.

Вскоре лес кончается. На опушке переночевали, а на рассвете снова в путь. Минуем деревню за деревней. Идем со всеми мерами предосторожности: прежде чем вступить в деревню, посылаем туда разведку. Шагаем с огромным напряжением сил. Люди, несущие раненых, сменяются через каждый час. И все же они едва держатся на ногах, но ни одной жалобы. На третий день изнурительного марша, около полудня, Воронов, как обычно следовавший в головном дозоре, на подступах к одному из сел наскочил на окопы, занятые красноармейцами. Отряд задержали, а меня и Воронова привели к пожилому майору.

— Кто вы и куда следуете? — Майор подозрительно поглядывает на немецкие автоматы в наших руках.

Молча выкладываем перед ним удостоверения личности, мою кандидатскую карточку и комсомольский билет Воронова. Внимательно прочитав их и сверив фотокарточки с нашими запыленными и обгоревшими на солнце физиономиями, майор, видимо, не нашел между ними большого сходства. Он долго расспрашивал нас: откуда наша дивизия выступила на фронт, где выгрузились из эшелона, дальнейшие действия. Потом, оставив нас под присмотром вооруженных бойцов, куда-то ушел. Вернувшись, заявил:

— Мы пропустим ваш отряд, если сдадите оружие.

— Товарищ майор, — неожиданно вспылил Воронов, — обезоруживать себя мы не позволим. Оружие нам еще пригодится.

— Сдадите, лейтенант, никуда не денетесь, — холодно парирует майор.

Заметив острый взгляд, брошенный майором на висевший у меня на груда немецкий автомат, я понял, что его больше всего интересует. Автоматов у нас в то время было мало. Каждый командир мечтал заполучить их для своего подразделения. Охотно пользовались трофейными.