На службе у царя Боспора

Какое-то время ушло, чтобы повернуть голову в другую сторону. И правда, я вижу в двух сотнях метров от места моей пытки, течет блестящая река.

Длинной змеей по два человека в ряд идут гоплиты Андроника. Щетинистые гребни, султаны и конские хвосты их медных шлемов склоняются и колышутся во время шага точно космы сизых степных трав от ветра. Даже, если бы у меня остались силы кричать, то вряд ли бы кто-нибудь из них меня услышал.

Я еще не начал сокрушаться, пока еще не стал взывать к местным богам, просто не успел сделать ни того ни другого: наверное, Авасий видел тех, других боспорцев. Они вышли из-за моей спины и стали рядом, рассматривая меня. То был лохос28 воинов-гипаспистов29, вооруженных щитами и пиками. Они тащили к воде большой бронзовый котел. Остановились, передохнуть, а заодно поглазеть на мои страдания.

Не знаю, откуда я набрался в тот момент сил, но голос мой зазвучал бодро:

— Солдаты, мне вас послал сам Аполлон! Я Фароат — стратег30 вашего царя Левкона, — они не верят, улыбаются, сейчас начнут ржать в голос, и я кричу: — Спросите об этом у хилиарха Андроника, он меня знает лично. Убейте всех в этом стойбище, заберите их стада и женщин!

Если бы не моя уловка, посул воинской добычи, уверен, никто из них не побежал бы с вестью к Андронику. Как я ненавидел их всех в тот момент! Но возможность получить повод, чтобы ограбить местных пастухов послужила достаточной мотивацией, чтобы один из них потрусил к колоне гоплитов.

Они даже развязали меня и сняли с креста. Правда, это самоуправство не понравилось местному князьку. Как и когда он подошел, я не видел.

Теперь Напита стоит надо мной и проклинает Напариса, его дочь, меня и солдат. В его руке зажат меч, и я вижу, как побелели его пальцы. Я же, своими пока даже пошевелить не могу. И мне кажется, что попал из огня да в полымя. Очевидно, номаду не стоило ничего говорить о вояках Пантикапея. Один из них врезал ему кромкой щита по голове и Напита, споткнувшись о мое тело, упал.

Я заметил, как стрелка-тростинка впилась в руку одного из солдат и как тут же они прикрылись своими большими щитами, закрыв мне обзор в том направлении, где стояли шатры и кибитки. Как боспорцы атаковали пастухов, я уже не видел. Когда смог подняться на ноги все кончилось: пленников вязали и сгоняли в толпу, резали скот, уже пылали костры и лохаги распределяли своих солдат на постой.

Я разрезал веревки на Авасии и Лиде. Когда меня окликнул хилиарх, растирал товарищам руки и ноги, хоть сам еще не в полной мере контролировал свое тело.

— Скиф, как посмел ты назваться стратегом?! — гремел его голос, а глаза, наверное, метали молнии. Его я тоже ненавижу, хоть и готов был минуту назад благодарить за спасение. Оборачиваюсь и не спеша, поднимаюсь на ноги. Пусть я избит, а из одежды на мне только кусок ткани на бедрах, но внутренняя убежденность в собственной правоте придает мне силы.

— А ты поищи среди моих вещей такой же тубус, что получил от меня. Найди и прочти, что волею царя Боспора я назначен стратегом и теперь должен возглавить конницу из скифов!

Взгляд его потеплел.

— Пусть так. Иди за мной.

Я не стал артачиться, пошел, хоть и непросто давались мне шаги.

Мы шли не долго, я сразу увидел, куда ведет меня хилиарх. На пыточном кресте висит труп Оры. У ее ног высится пирамидка из голов сородичей. При жизни проклятый номад ее пытал. Он разрезал ей живот и выпустил кишки. Темным жгутом они свисают до пирамиды из голов. Наверное, она какое-то время еще была жива и мучилась от невыносимой боли. Мне с трудом удается нацепить каменную маску, ведь Андроник что-то подозревает и пристально наблюдает, пытается понять, какая связь была между нами? Впрочем, на его месте я тоже задумался бы над этим.

Хорошо, что больше никаких вопросов хилиарх не задавал и даже вернул нам оружие, доспехи и наших коней.

Ранним утром гоплиты ушли. Хоть все мы были еще слабы и тела наши болели так, что порой трудно было обнаружить очаги страдания, все же мы сели верхом и шагом плелись в конце колоны.

В своей прошлой жизни, еще тогда, когда находился в плену собственных предрассудков, хотя уже начинал чувствовать всю их нелепость, разум мне говорил, что я преспокойно могу плюнуть на все, однако предрассудок напоминал: "А что скажут другие?!" Разумеется, я уже тогда мысленно плевал на других, на всех этих "других", именуемых обществом. Меня воспитывали и тренировали как убийцу, стоящего над законом в силу того, что действовать мне предстояло противоправно, но в государственных интересах. Помнится, даже тогда мне не хотелось, чтобы правда обо мне когда-нибудь всплыла. Хоть тут, в этом диком прошлом нет необходимости истязать себя двойными стандартами, совершенствуясь в наблюдательности, регистрировать игры собственного разума, меня гложет чувство вины и потребность что-нибудь сказать своим товарищам — Авасию и Лиду, а еще — месть. Рабов гонят в стороне от войска, и среди них я видел Напита...

— Друзья, простите меня!

Я говорю нарочито громко, поворачиваюсь к Лиду, потом к Авасию.

Оба смущены и робко улыбаются.