На службе зла. Вызываю огонь на себя

Акустик сообщил об изменении шумов вражеских винтов — эскадра меняла курс. Затем прозвучал рапорт о появлении самолетов. Приближался момент командирского решения — пытаться уйти от американцев или атаковать. Поразительно, но даже всеведущий гениальный фюрер не пытался отдать Прину распоряжения. Капитан цур зее просто послал бы его на хрен.

— Владимир Павлович, я слышу, что на лодке тревога. Если происходит обычная процедура встречи с неопознанным кораблем, кашляните. В случае намерения у капитана атаковать нас, прокашляйтесь дважды.

Марсиане услышали одиночный кхек.

— На крейсере мы с Шейдеманом. Убедите фюрера подняться на мостик. Вы предупредили, что мы — тоже посланцы Высших Неизвестных?

— Командир прочитал мою записку? Хорошо, — пробормотал Никольский в сторону центрального поста. Штурмбаннфюрер удивленно воззрился на соседа.

«Записка — это правильно. У нас готова команда захвата. Постарайтесь не попасть под огонь, если экипаж субмарины окажет сопротивление».

Непременно.

Ухо, прижатое к переборке, заполнилось гулом от мерно ноющих электромоторов. Второе ухо придавлено ладонью. Вполголоса Никольский начал напевать что-то из германской классики, уловив на себе насмешливый взгляд секретаря из гитлеровской свиты — со стороны казалось, что посланец оккультных сил безумно боится. Время тянулось бесконечно. Благодаря импровизированной акустической завесе он пропустил команду Прина атаковать американскую эскадру тремя лодками.

Корпус дважды вздрогнул от пуска торпед, затем наклонился вперед. Потрескивание конструкции возвестило о резком увеличении давления забортной воды.

«Никольский, на крейсер идут торпеды! Что происходит?!»

Он выпрямился и открыл уши. На борту воцарилось молчание, лишь кто-то в центральном посту вслух отсчитывал показания секундомера. Загремели близкие взрывы, болезненно встряхнувшие U-4917.

Мелькнула догадка — три подводных хищника вспомнили опыт прошлых лет и пошли в атаку по методу «волчьей стаи», веером. Американцы открыли артиллерийский огонь. Но обсудить не с кем — экипаж весьма занят.

«Вы предали нас! — взорвался в голове голос Шейдемана. — Получите!»

Мозг раскололо изнутри. Оглушающая сирена выдавила барабанные перепонки наружу, сорвала крышку черепной коробки и обрушила на мозг потоки серной кислоты.

Практически теряя сознание, Никольский повалился на сидящего напротив доктора Теодора. Не в состоянии ничего объяснить и обуздать хриплый рык из горла, рванул врачебный саквояж. В мешанине лекарств и прочей медицинской мелочи обнаружил ручку скальпеля. Откинулся на спину, разорвал сорочку на плече. Кто-то ринулся и попытался схватить за руки, но безумное желание прекратить боль оказалось сильнее. Вывернувшись, Никольский ногами отбросил нападавшего на медика и другого пассажира лодки, с размаху всадил скальпель в плечо, криво развалив мышцу надвое. Грязными пальцами вырвал четырехмиллиметровый шарик и провалился в небытиё.

Теплые лапы бессознательного состояния напоминают глубокий сон. Он избавляет от страхов и тревог, мучительных размышлений и обид. Его не хочется покидать. Но окружающие могут иметь другое мнение.

Части тела сообщили о продолжении своего бренного существования. В нос шибанула отвратительная резь нашатырного спирта. Никольский дернулся, открыл глаза и обнаружил, что привязан к койке в первом отсеке. Что изменилось? Да самое главное — больше не болит голова. Глаза плохо видят, будто чем-то заляпаны.

— Как вы себя чувствуете? — спросил Теодор.

— Норм… — голос подвел и пришлось прокашляться, ощутив во рту кровь. — Нормально. Что произошло?

— Это мы у вас хотели спросить. Вы захрипели, выгнулись дугой, из ушей, ноздрей, губ и глаз хлынула кровь. Бросились на меня, выхватили скальпель. Шарфюрер попытался вас скрутить, подозревая приступ безумия и опасность для фюрера, вы его отшвырнули как ребенка и располосовали себе плечо, достав странный мелкий предмет вроде дробины, потом потеряли сознание.

— Я услышал голос Неизвестных с приказом срочно достать из плеча имплантат. Потом накатила сильная боль. Простите, что напугал вас. Мне казалось, что умираю.

— А про предстоящую атаку американской эскадры вам тоже голос сказал? — по жестким интонациям Никольский узнал Прина.

— Да. Можно меня развязать?

— Мой фюрер! Не знаю, что он за человек, но благодаря его предупреждению мы избежали гибели.

— А может, американцы не собирались атаковать нас? — встрял Борман.

— При этом открыли огонь главным калибром сразу по обнаружении, а в воздухе держали не менее четверки самолетов, которые тут же засыпали нас бомбами. Господа, я не первый год в море. Эскадра приготовилась к бою с подводным противником. С нами, мой фюрер.

— Развяжите посланника, — прокряхтел вождь.

Сев на койке, Никольский обнаружил, что рука выше локтя забинтована и примотана к телу. Увидев гримасу боли, Теодор прокомментировал:

— Я продезинфицировал и зашил рану, но порез глубокий. Необходимо не менее трех недель покоя, — потом добавил с улыбкой: — В Шамбалу прибудете как новенький.