На солнечной стороне улицы

- Леня, простите… - она решительно тряхнула головой. Ну, пусть она будет грубой, пусть! - Извините меня… но я как-то не могу понять… Уже много лет мы знакомы… и я никогда не видела вас с… какой-нибудь… женщиной… Я прямо спрошу, ладно? Вы что… вы… вас женщины не интересуют?

Он повернулся, и она увидела его изумленное, дикое, обескураженное лицо.

Так несколько мгновений они и смотрели молча друг на друга.

- Хорошенькое дело… - пробормотал он… - вот так сюрприз… - Она вдруг удивленно отметила, что раньше не замечала, какие у него темные волосы… да нет, это он так побледнел, - до пепельных губ!…

Он сказал отрывисто:

- Но вы же не поедете со мной!

На нее разом обрушилась тишина помещения… Весенний солнечный день уходил за угол здания, вытягивая тени до самых трамвайных путей… Она представила себе запредельный прыжок на другой континент, в обнимку с его, горячо им любимой, мамой, своими холстами, своей каторжной работой, неспособностью осилить еще чью-то жизнь… Смятение, страх, оторопь от этого его странного, неожиданного, ни с чем не сообразного вопроса; тут же и Дитер, трезвонящий каждый день, и предстоящая выставка в Кельне… И предстоящие залы - настоящие залы для ее картин…

Этот миг - миг равновесия балансирующего на доске, располовиненного вечерним светом из окна, человека - полу-женщины, полу-змужчины, - она потом передаст в никому не понятной картине под названием "Решение", которую десять лет спустя на выставке в музее современного искусства в Гронингене приобретет королева Голландии Беатрикс… - милая, со вкусом одетая пожилая дама, в умопомрачительной зеленой шляпке на медальной прическе, хоть сейчас годной для банкноты, монеты, марки.

Королева Беатрикс прибыла на открытие выставки в сопровождении бургомистра и хоф-дамы, и отлично была подготовлена в отношении и художницы, и картин; во всяком случае, сразу указала на ту работу, которую хотела бы приобрести…

Этой продаже, как и всем остальным продажам ее картин, предшествовала тяжелая ссора с Дитером, упорно склоняющим ее "к нормальному существованию нормального современного художника".

В конце концов она согласилась продать картину. Не из тщеславия. Просто в тот момент ее строптивая память воспроизвела мягкий дяди Мишин бас: "Это - королева, Веруня… Молчи! А это - король"…

- Ведь не поедете?

Доска качнулась, и тяжесть души покатилась вниз…

- С какой это стати?

- Вот видите, - он улыбнулся, вздохнул глубоко, бесшабашно, как показалось ей, - чуть ли не с облегчением. - А между тем вы прекрасно осведомлены, что я люблю вас.

Она задохнулась:

- Вы?! Меня?!

Он страдальчески поморщился: - Послушайте, Вера… прекратим этот идиотский разговор! Мне было бы огорчительно думать, что много лет я люблю безмозглую ненаблюдательную дуру…

***

Скольких людей я провожала в дальние и не очень дальние пути из ташкентского двухэтажного аэропорта - неуютного, пропахшего запахами дынь и засорившихся туалетов, забубненного неотличимыми из динамиков голосами на узбекском и русском языках!… На сколько рейсов я опоздала сама, и сколько кошельков и билетов тут повытаскивала шпана из карманов моих знакомых и друзей, да и из моего собственного кармана, когда с сыном и мужем мы летели в Москву - окончательно и бесповоротно. Ташкент вцепился в мое пальто, чуть ли не отрывая карман, и мы вынуждены были еще раз оплатить украденные билеты, хотя и сидели в самолете на собственных местах, заплатив удвоенную цену за побег из города детства и юности.

Однако перед тем как в восемьдесят четвертом покинуть Ташкент навсегда, я успела побывать в аэропорту на чужих проводах - улетал в Америку Леня Волошин, близкий приятель моего друга детства Семена Плоткина.

В те месяцы Семен ставил в Ташкентском театре музыкальной комедии сварганенную мною пьеску по мотивам узбекских народных сказок, и однажды после репетиции уговорил меня смотаться в аэропорт: "Проводим Леньку, ты не представляешь, что это за парень - какого мужества человек, без трепотни и позы!…"

И пока мы тряслись в троллейбусе по проспекту Шота Руставели, Семен рассказывал, что много лет Волошин хранил у себя в подвале библиотеку запрещенной литературы сидевшего в то время правозащитника Жени Горелика. И зная, что за домом того следят, за день до обыска успел с безумным бесстрашием ночью вывезти на своей машине весь самиздат-тамиздат. И мама его замечательная знала, знала - оба они под дамокловым мечом жили!… А как он боролся за свободу выезда, - хотя сам много лет был невыездным, - ездил в Москву, участвовал там в демонстрациях, голодовках… - но как-то уцелел, вывернулся, фантастически везло ему, хотя несколько раз ходил по самому краю… А может, сыграло роль то обстоятельство, что Маргарита Исаевна оперировала половину Узбекистана, в том числе и деток всей этой гэбэшной сволочи… И вот Ленька уезжает… И правильно - что ему здесь сидеть! Там ждет его ослепительное будущее. Он же гений, настоящий математический гений!