На солнечной стороне улицы

Она достаточно пожила на Западе, чтобы - даже при своей обычной бытовой непричастности - оценить месторасположение и статус этого жилого комплекса. Но все еще делала вид, что ничуть не удивляется.

- Вы снимаете здесь?

- Нет, - сказал он… - купил пару лет назад…

- Но ведь это очень дорого?

Он улыбнулся и промолчал. Она вспомнила, как он уверял ее, что звонит по дешевому тарифу, и разозлилась: он по-прежнему подсмеивался над ней и, в общем, был прав.

Казалось, чем ближе они подбирались к его жилью, тем суше и осторожнее он становился, тем дольше длились паузы… и расстояние между ней и им, даже физическое расстояние, как бы увеличивалось… - например, в лифте из гаража они стояли друг напротив друга у противоположных стен. Как будто его уже тяготил ее приезд, как будто не он трезвонил последний месяц по три раза на дню, и трижды менял ей билет, поскольку "выудил гораздо лучший рейс!"…

Сейчас ей уже трудно было поверить, что каких-нибудь четыре часа назад она повисла на нем в аэропорту и готова была ногами сучить от счастья…

Они вошли в темную прихожую, он хлопнул в ладони, как фокусник, и от этого зажегся свет: россыпь мелких звезд в высоком потолке, отраженных во множестве зеркал. Таких штук она еще не видела и засмеялась. Просто какой-то узбекский праздник-"байрам" летней ночью на площади!

- Ну вот… - глухо проговорил он. - Вот и все… Теперь - входите.

Она сделала несколько шагов к дверям в какое-то очень просторное помещение, на пороге остановилась, отшатнулась… и осталась стоять, опираясь - как распятая, - обеими руками о косяки двери, не силах сделать ни шагу, лишь глотая воздух…

- Воды? - спросил он… - Я этого и боялся…

Она увидела свои картины. То небольшое их количество, которое когда-то продавалось в галереях, на аукционах… в тех редких случаях, когда Дитеру удавалось уговорить ее выставить картину на продажу, и она, сломленная его монотонными аргументами, сдавалась… Те картины, которые пропадали, приобретенные какими-то загадочными анонимами, не желающими оставить своей визитки. И она их всех оплакивала, как потерянных детей, потому что в тот момент, когда картина исчезала из ее жизни, ей казалось, что и сама ее жизнь сокращается, тает… Так вот, значит, - кто их покупал… Вот кто собирал годы ее жизни…

Все остальное - роскошный трехэтажный "кондо" - с просторной кухней и баром, столовой и гостиной, шестиметровая стеклянная стена которой выходила на знаменитый рогатый Даунтаун с серой полосой озера Мичиган… камин… белый рояль… - не имело для нее никакого значения… Да пропади оно пропадом, при чем тут белый рояль!

- Вы… играете на рояле? - спросила она деревянными губами.

- Господи, ну сядьте же!… Дайте я вам коньяку налью… - ринулся куда-то за угол, пропал из виду, снова возник:

- Вот… хватаните его разом, ну-ка!

Она опрокинула рюмку коньяку, спросила, не глядя на него:

- Вы что, ездили за мной по всему свету? - и он просто ответил:

- Да.

Она молчала, все еще стоя в дверях, обводя стены подробным пересчитывающим протоколирующим взглядом - так после разлуки ощупываешь взглядом своего ребенка: ага, вот эта царапина на щеке…

Вдруг сорвалась с места и, как безумная, бросилась бегать по дому, смотреть картины, считать их, трогать холсты… Взбежала по лестнице на второй этаж, где в огромной спальне над кроватью (зачем одному человеку эта королевская опочивальня?!) - увидела свой ранний автопортрет: обнаженная по пояс, лет двадцати с небольшим, с бритой головой, похожа на мальчика из Спарты… Продан с выставки в одной из Франкфуртских галерей…

И лагманщик с Алайского был здесь… и диссидент Роберто Фрунсо… и маленькая, как дюймовочка, в гигантской чаше Города - великанша-баскетболистка Рая Салимова… И стиляга Ха-сик Коган с кустом сирени на голове…

Вдруг она поняла, что за много лет их дружбы не подарила ему ни одной картины - скупой рыцарь так не трясся над своими сундуками!… И только когда выбрасывала ненужные эскизы или, машинально закрашенные окурком, окунутым в какой-нибудь соус, квадратики салфеток, он, - умоляя не мять, не мять!!! - бросался, как коршун, подбирал их и потом вставлял в рамки. И здесь повсюду висели эти почеркушки, которым, как всегда она считала, грош была цена…

Этот дом стал ее музеем!

Медленно она спустилась вниз, где он, уже более спокойный, стоял у раскрытого холодильника, выкладывая из него на стойку какие-то свертки и пластиковые коробочки…

- Зато сохранена значительная часть коллекции! - сказал он удовлетворенно из-за дверцы холодильника.

- Кроме тех, что остались у Дитера… Это было одним из условий… Иначе он не давал развода…

- Я предполагал это…

Она чувствовала себя измученной, измочаленной… Подошла на ватных ногах к широкому, в виде какой-то диковиной ладьи, дивану (с какой стороны к нему подступиться, дизайнер чертов!) и опустилась на краешек, съежилась… Это надо было пережить - такое возвращение… с ним надо было смириться, как и с тем, что этот дом, в котором она еще совсем не ориентировалась, был, оказывается, ее домом.