На солнечной стороне улицы

Ко всем еще прочим радостям образовался у Кати нарыв на той самой пятке, которой она на стекло напоролась. Вечерами Циля проводила сеанс лечения: кипятила на примусе воду в тазике, командуя Розкой и Вовкой, посылая их в аптеку то за стрептоцидом, то за свежими бинтами. Подтаскивала к раскладухе тазик с горячей водой, цепко хватала Катину ногу за тонкую щиколотку и опускала в воду, не обращая внимания на стоны и крики. Парила, спокойно сопя, удерживая дергающуюся от боли ногу в тазу.

- Молчи, холера! А то в больницу сдам…

Среди ночи Катя иногда приходила в себя, приподнимала голову, старалась понять - где она и, вспомнив, что это Циля лежит там, тюленьей тушей, на кровати, звала испуганно:

- Циля!

- Ха?!

- Дверь заперта?!

- Заперта.

- На засов?!

Циля, сопя, поминая чуму и холеру, сползала с высокой кровати и шлепала к ведру с водой.

- Пей! - приказывала она, поднимая могучей ладонью Катину голову и поднося к ее губам холодную скользкую кружку. - На засов, на замок, на цепочку, на швабру, на веровку.

И Катя опять роняла голову и уплывала в тоскливые парные туманы, чтобы часа через три, на рассвете, опять всплыть и вскрикнуть:

- Циля! Дверь заперта?!

…Однажды, очнувшись, она увидела над собой литую Цилину грудь и проговорила слабо:

- Циля, найди врача. Надо сделать аборт.

- Кому? - спросила та, отплывая в противоположный угол комнаты и окутываясь клубами тумана, как вулкан Везувий на старой открытке.

- Семипалому… - пробормотала Катя, уронив голову на подушку.

Днем дежурить возле Кати оставались дети. Двое курчавых, как негритята, смешливых чуда-юда: Розка-Вовка.

Катя открывала глаза и спрашивала верткую кудрявую головенку:

- Розка, дверь заперта?

- Кать, я - Вовка.

- Вовка, запри дверь на засов…

- Да она заперта сто раз, - отвечал тот, косясь в открытую дверь барака на зовуще-зеленую траву во дворе, на теплые круглые камни в пыли.

- Опять песня с тою дверью… - тихо докладывал он вечером матери, и они с Розкой прыскали, переглядывались, а Циля хмурилась.

Розка, которая пошустрее была, как-то спросила:

- Кать, а зачем дверь на запоре держать?

Та помолчала… Лежала уже дня два в полном сознании, но слабая до того, что кисти рук чугунными казались.

- "Остров сокровищ", кино - видела? - спросила она серьезно. - Пират может явиться, с черной меткой…

Розка подвинулась ближе, заволновалась кудряшками и спросила испуганно:

- А разве сейчас пираты бывают, Кать?

- Бывают, - мрачно ответила та.

… И явился…

Катя уже поднималась и даже старалась чем-то помочь Циле по дому, - то посуду перемоет, с песочком, что брала тут же во дворе, то залатает какой-нибудь пододеяльник, который Циля собралась уже на тряпки рвать, а вот надо же - еще послужит. (Тетя Наташа, светлой памяти! - как же пригодились твои заботливые уроки рукоделья!)…

Они уже обо всем переговорили, и ясно было, что время они, как сказала Циля, - "проворонили".

- Но живучий, ты глянь, цепко держится! - удивлялась Циля, вроде бы даже одобряя существо, квартирующее в Кате. Сама-то она понимала толк в живучести. - Через такую горячку продержался! Пусть живет, босяк, заслужил!

Странную Катину болезнь она упорно называла белой горячкой и гордилась, что не сдала девушку в больницу, а выходила сама, хоть и намаялась порядком.

***

Между тем пора было от Цили отчаливать - не сидеть же всю жизнь на ее, пусть и могучей, шее, а Катя и не привыкла зависеть от кого бы то ни было и про себя твердо решила, что Циле за ее душевность отплатит сполна.

Возвращаться на кенафную фабрику ей не хотелось, и Циля обещала поспрашивает и узнать - куда бы можно было приткнуться до родов. О предстоящем Катя думала с тоской и неприязнью. Подолгу сидела, мрачно уставясь на какой-нибудь табурет или тарелку, словно изучала, как они сработаны. Циля на нее покрикивала:

- Не думай! - приказывала она. - Маланхольник родится! Кате, честно говоря, было все равно - какой он родится - веселый или "маланхольник"; веселому ему вроде не с чего быть, а вообще, она бы дорого дала сейчас, чтобы он вдруг растворился, исчез в загадочных недрах ее организма. И кому отомстила, дура? Семипалый будет жить, как жил, припеваючи, а ты, с этим кульком на руках, - куда денешься, и кому нужна? Конечно, надо было согласиться, когда он уговаривал, и содрать с него побольше денег, и уехать отсюда - куда веселее. А куда - веселее? Может, к морю… Вон, в Цилину Одессу.

- Циль, - спрашивала она. - У тебя в Одессе остался кто?

- Ага, могилы… - охотно отзывалась та и пускалась рассказывать о погибшей сестре, близнеце. Какая это была сестра! Всем сестрам сестра! Бухгалтер, не кто нибудь. Главный бухгалтер завода! Как ее люди-то на заводе уважали… Через эту свою честность кристальную, идиотскую, и пропала. Какую-то зарплату кому-то недовыдала, а немец уже вошел в Одессу. Ну, и не успела эвакуироваться с этой чертовой зарплатой! - и зорко взглянув на Катю, привычно цыкала:

- Не думай, я говорю! Не думай! Носи, холера, как тебе положено!

Так что Катя уже успокаиваться начала и даже во двор выходила, посидеть на лавочке, когда вдруг появился Слива.