На солнечной стороне улицы

- "Собака" - через "а" или через "о"? - бормотал Сергей, сумрачно глядя на благоговеющую Верку. - Через "а", - решал он. Верка жадно следила за его рукой, выводящей перевернутую букву "а".

Закончив "русский язык", Сергей принимался за "литературу". У Верки здесь были свои обязанности. Когда Сергей зубрил стихотворение, Верка должна была, перегнувшись через стол, ладошкой закрывать в учебнике ту строфу, которую заборматы-вал он, дабы не появилось соблазна подглядывать.

- "Мороз и солнце - день чудесный… Мороз и солнце - день чудесный… Мороз и солнце - день чудесный…" - уныло и тупо повторял он. - Что там дальше? "Еще ты дремлешь, друг прелестный… Еще ты дремлешь…" Хренятина какая-то… Что там дальше?

Так однажды Верка приоткрыла ладошку, заглянула в учебник и вдруг прочла:

- "П-о-р-а-к-р-а-с-а-в-и-ц-а-п…"

- Не нуди! Быстрее! - приказал мальчик. - Ладно, на учебник, будешь подсказывать, где запнусь.

Он перевернул учебник и подтолкнул его Верке:

- Давай, чего там "пора"?

Верка, недоуменно поглядев на страницу раскрытого учебника, быстро перевернула его вверх ногами и старательно прочитала: "По-ра, кра-са-ви-ца, прос-нись"…

Сергей несколько секунд глядел на нее, как на считающую собаку в цирке, потом вскочил и крикнул пронзительно:

- Па! Пап!!! Верка читает навыворот!

Прибежал из кухни с газетой в руках дядя Валя - в очках, строгий и деятельный. Верку еще раз заставили читать и так и эдак. Дядя Валя сказал, что случай феноменальный, что Верка жутко способная, и стал тут же, не сходя с места, учить ее читать правильно, покрикивая и даже пару раз легонько съездив ей по макушке. Все трое были в восторге от происшествия…

Недели через две Верка уже сносно читала, а через два месяца, совершенно обезумев от возможности часами жить в сочиненном кем-то, разнообразно прекрасном мире, одну за другой осиливала книжки Сергея, до которых сам он, как презрительно говорил дядя Валя, "еще не дорос".

Мать к этой новости отнеслась подозрительно и враждебно. Ее давняя скрытая ненависть к "шибко умным", унесенная от Семипалого, всколыхнулась с прежней силой. Как она и опасалась, дочь получалась из той же породы, вырастала чужой и непонятной - себе на уме, отродье Семипалово…

Но Серега - бестолковое дитя ремеслухи, выкормыш ташкентского двора, - явно гордился Веркиными успехами. Иногда приводил домой пацанов и заставлял девочку громко читать страницу какой-нибудь книжки, до которой у самого, как он объяснял, "руки еще не дошли", и, выждав минуты три громкого торжественного чтения, обрывал Верку по-хозяйски:

- Хватит, надоело. Все ясно! - и пояснял товарищам, таким же прыщавым балбесам:

- Во! Я научил.

Каждый день Верка поджидала его из ремеслухи, сидя с книжкой перед домом на трухлявом бревне некогда могучего тополя. Кора бывшего тополя была изрезана ножичками фэзэушников. Крупно и четко, как-то любовно высечены были матерные слова, а также таинственные имена - Илона, Регина… и застарелая глубокая насечка "попсяра!", неизвестно что обозначающая.

К мату, захламлявшему ее жизнь с детства, Верка относилась равнодушно, как относилась ко всему бессмысленному и бесполезному. Вообще же незнакомые слова, а тем более имена, волновали ее необычайно.

- Герда… - шептала она, разглаживая пальцем сгиб в трухлявой книжке Андерсена "Сказки". - Герда… Кай…

Сергей появлялся - красный, с потным грязным лбом, швырял на землю измочаленный портфель с пришитой и перевязанной изолентой ручкой, опускался на бревно рядом с Веркой.

- Параша по истории… - сообщал он с досадой. - Сука историчка, зануда… Опять от пахана бздык будет.

Верка была доверчивой и вдохновенной зевакой. Она благоговела перед этим балбесом, как благоговела перед жизнью вообще - перед любым ее проявлением. Приоткрыв рот, она рассматривала физиономию с потной россыпью бурых и розовых прыщей, пристально и бессознательно цепко отмечая движение лицевых мышц, мимолетный промельк языка, облизнувшего губы. Она погружалась в странно углубленное изучение шкодливых, покрытых цыпками и порезами, рук мальчишки, перенимала манеру говорить в нос, презрительно растягивая гласные, - неистребимый говорок ташкентской шпаны.

- Землетрясение слыхала ночью? - спрашивал Сергей. - Говорят, ниче тряхануло… Я дрых без задних ног…

Изучающе глядя на него, Верка повторяла беззвучно впервые услышанное - "без задних… ног"…

Часто в их беседы встревала бурая коровища, пожилая Веркина приятельница с трубным тоскливым гласом. Ее приводили попастись и оставляли привязанной к толстой иве двое узбечат, - место за дувалом, на развалинах саманного дома, было травным и сочным…

И целыми днями коровища лежала на боку под плакучей завесой старой могучей ивы, примяв огромное свое вздутое нежно-бежевое вымя…

16