На солнце и в тени

Вандерлин пренебрежительно помотал головой.

– Напомню, однако, что вскоре после нашего знакомства ты заявил мне, что…

Вандерлин точно знал, что собирается сказать Сазерленд.

– Что ты руку дал бы на отсечение…

– Брось. Я же оставлял себе лазейку, даже тогда.

– За пять плиток шоколада и двадцать минут наедине с голой девушкой.

– Дал бы. Думаю, и сейчас мог бы.

– Тебе надо было только подождать. Так я думаю.

– Я слишком стар, чтобы ждать. – Вандерлин указал на адресную картотеку, стоявшую на шкафу за столом Сазерленда. – Когда ты ею обзавелся? – спросил он.

– Не знаю, давным-давно.

– Посмотри на нее.

– Посмотреть?

– Да.

Сазерленд посмотрел на картотеку. Ее, как он прекрасно знал, отягощали сотни карточек.

– Сколько процентов людей на карточках умерли?

Задумавшись на мгновение, Сазерленд произвел расчет, в котором обошелся без цифр.

– Половина. Может, больше. Когда они умирают, я не могу снимать их с ролика. Это было бы ужасно – просто бросать их в корзину для бумаг.

– Я теперь намного лучше принимаю решения, чем когда нам было по девять лет, и я решил.

– Хорошо. – Сазерленд достал блокнот линованной бумаги и взял ручку. – Излагай. – Он был таким же, как Вандерлин, – компетентным, самодостаточным, скромным, вдумчивым, и все это прочитывалось в его поведении и в его лице.

– Гибб, я не хочу оставлять свое имущество учреждениям. Знаю, это помогло бы благотворительности, искусству и, так или иначе, многим людям, но я и без того делаю это из своих доходов, и так же могут делать мои наследники. Все материальное, все вещи – они бесполезны, если не подпитывают огонь живых. Мой сын ушел и не удостоится, чтобы его имя было начертано на здании. Не мне решать, как должно быть.

Сазерленд внимательно слушал, пока ничего не записывая.

– Я обнаружил недавно… сегодня утром… что, возможно, самое большое удовольствие и облегчение в жизни, как ни странно это прозвучит, состоит в том, чтобы доверять своим наследникам и наследникам наследников в будущем, которого не можешь знать и никогда не узнаешь.

– Когда Чарли был маленьким, мы… – Вандерлин запнулся, но, набравшись решимости, продолжил: – Мы часто ссорились. Я думал, что когда-нибудь, когда ему будет за двадцать, это пройдет, как было у нас с отцом, но он до этого так и не дожил. Тем не менее даже в худшие времена я видел в нем человека устойчивого и порядочного, ничуть не хуже других. В это просто веришь. Пускаешь свой хлеб по водам и, выражая уверенность в тех, кто следует за тобой, вручаешь им величайший дар, а дар, который получаешь в ответ, еще больше.

Сазерленд соглашался, но по-прежнему ничего не записывал.

– Так что учреждениям придется подождать. Я сейчас, Гибб, читаю биографии. В каждой жизни, или в той части жизни, что освещена, есть полнота и баланс, с которыми не может сравниться ни одна теория или абстракция. Почему люди тратят столько времени на абстракции? Жизнь, которая нам дается, которую мы проживаем, – пытаться понять ее с помощью систем и идей – все равно что приручать слона с помощью пинцета.

– А как насчет мощных идей, Джим? Атомная бомба, гравитация, Великая хартия вольностей и все такое?

– Для вселенной это булавочные уколы.

– А жизнь? Что большего есть в жизни?

– Все великие силы, действующие в миниатюре и в совершенстве. Вот куда надо смотреть. Вот почему я хочу, чтобы все перешло к живой плоти и крови. А именно к человеку, который, я это знаю, отважен, благороден, верен, отзывчив – и ничего от меня в этом отношении не ждет. Для того, кто протянул мне руку помощи, когда и для него, и для всех на свете я был ничтожнейшим.

– На войне?

– После войны.

– Он женат?

– Да.

– Дети?

– Нет, насколько я знаю.

– Хочешь, чтобы его будущие дети наследовали per stirpes[179]? Или оговорить что-то иное?

– Да, чтобы и его дети. Не хочу делать это наполовину.

– Родственники это оспорят.

– Мой кузен почти преступник, а его сын еще хуже. Сделай так, чтобы и комар носа не подточил.

– Это я умею. – Сазерленд бросил блокнот на стол, так ничего в нем и не записав. – Если все это вступает в силу после смерти Элиссы, особенности трастов те же самые и не надо возиться с инвентаризацией, то нам только и остается, что кое-что напечатать и подписать. Сегодня мне не придется обрушивать «Ю-Эс Стил», хотя, бог свидетель, они это заслужили. Настоящее шило в заднице. Вернись перед закрытием, и у нас все будет готово, прямо как в химчистке.

Он подумал, что это забавно, взял блокнот и снова снял колпачок с авторучки.

– Продиктуй мне имя, по буквам, и адрес.

– Адрес его я не помню, но могу узнать. Займусь этим.

– Тогда возвращайся… – Сазерленд поднял руку, чтобы взглянуть на часы. – В пять. – Он коснулся пером бумаги. – Как его зовут? И что это такое?

Вандерлин держал под мышкой брезентовый сверток, который пронес с самой Уолл-стрит, едва его замечая.

– Это вещмешок, – сказал он. – Хочу забрать куртку, которую отдавал в починку.

– Разве нельзя кого-нибудь послать?

– Нет, этим я занимаюсь сам.

Он повернулся к выходу.

– Джим? Имя?