На солнце и в тени

Всех в труппе, кроме Кэтрин, уже пытались переманить в другие постановки. Она часто думала, что эта ее роль будет последней, и смирилась с этим. Но в постановках рангом ниже было множество разных ролей, на которые трудно найти исполнителей, так что, возможно, пришло ее время. Ее беспокоило, что отец мог воспользоваться своими связями, чтобы ей позвонил сам Майк Бек. Каждый отец хочет для своей дочери блага, но вряд ли могло обернуться благом, если теперь он сделал то, в чем до сих пор его только обвиняли.

Уже в полдень Таймс-сквер, обращавший ночь в день и день в ночь, начинал свои безвкусные и разухабистые торжества. Кэтрин всегда было интересно, что за люди ходят в ночные клубы средь бела дня. Кем бы они ни были, их вполне хватало, чтобы клубы и бары в любое время оставались полными. Из десятка заведений слышались звуки саксофонов, барабанов и танцев. Мальчишки, которым полагалось быть в школе и которые были слишком молоды, чтобы зайти внутрь, стояли небольшими группами у дверных проемов таких заведений, напрягая зрение ради проблеска стриптизерш и боясь, как бы их не увидел кто-нибудь из знакомых. Чтобы обезопасить себя на случай, если мимо будут проходить директора школ или священники, они делали вид, что завязывают шнурки или читают «Крисчен сайенс монитор» – по случайности как раз у входа в клуб, где выступает Мисс Глория Сейнс С Танцем Обнаженной Месопотамской Змеи.

Выплескиваясь на улицу, музыка затапливала зазывал, вышибал и прогульщиков. Двери в этих заведениях подобны клапанам, которые выбрызгивают наружу лучи света и вспышки страз, а цвета внутри – фиолетовый, лиловый, серебристый и золотой с металлическим отливом, помадно-красный, ультрафиолетовый, бархатно-черный – совершенно неестественны и неизменно захватывающи.

Кэтрин замешкалась у одного из дверных проемов. Зазывала, он же вышибала, был ошеломлен. Поскольку она не была ни потенциальной жертвой, ни клиентом, ни копом, ни ребенком, в его арсенале не было никаких инструментов, чтобы иметь с ней дело. Пошив ее платья, осанка и самообладание были совершенно неуместны в его мире. Оркестр внутри играл, словно в субботу вечером. Кроме бармена и тощего моряка, пытавшегося держаться наравне с другими танцорами, все в заведении, включая мужчину в дверях, были цветными. Прежде они носу не высовывали из Гарлема, но война привела их в центр города. Женщины с очень длинными ногами танцевали под звуки труб, барабанов и саксофонов. На них были лепестковые платьица, опрокинутые желтые розы, которые, словно костюмы фигуристок, завершались в верхней части бедер.

В ярких лампах, сиявших над танцующими и музыкантами, пульсировали тысячи блесток. Словно водяное колесо, приводимое в движение светом, вращался зеркальный шар. Это были врата на юг – юг, словно нарцисс весной, вылез вдруг посреди Нью-Йорка. Они, казалось, праздновали нечто, что еще не наступило, но непременно наступит; что, по правде говоря, наполовину уже пришло. В детстве Кэтрин сталкивалась со многими людьми, которые в детстве были рабами. Они выкарабкивались медленно, но неуклонно.

– Это ново, – сказала она привратнику, начавшему нервничать.

Испытывая облегчение от того, что она заговорила, но все еще озадаченный, он сказал:

– Да, мисс, это ново.

Она слегка подалась к нему и спросила:

– Вход только для ирландцев?

Он нашел это довольно забавным и, когда она пошла дальше, улыбнулся ей, задрав вверх большие пальцы. Женщины по-прежнему танцевали, уставшие не более чем локомотивы, бегущие ранним вечером по прямому, хорошо освещенному пути, проложенному по равнине.

Теперь, когда у нее добавился визит к Беку, о котором она старалась не думать, Кэтрин пришлось очень тщательно рассчитывать время. У нее было полчаса на обед до появления в кабинете врача на Парк-авеню в начале 70-х улиц. После ежегодного обследования он перезвонил ей, о чем она не сказала ни Гарри, ни родителям, будучи еще слишком молодой, чтобы допускать возможность каких-то серьезных проблем. Она думала об этом меньше, чем о том, какую роль может предложить ей – если, конечно, речь пойдет именно о роли – Майк Бек, и даже меньше, чем о том, где бы поесть. Она решила пойти в «Шраффт», который, насколько ей было известно, располагался на Мэдисон-авеню где-то в конце 50-х улиц – найдет.

Еда будет легкой, обслуживание быстрым, и никто ее не узнает. Она не то чтобы стыдилась, но знала, что многие сервильные представители высшего класса, с которыми она была едва знакома и которые доверчиво черпали суждения из газет, никогда не сомневаясь в их правдивости и мудрости, могут счесть, что ей должно быть стыдно за себя. Такое случалось достаточно часто, и ей было ненавистно, как они при этом наслаждались. Их можно было встретить в разных ресторанах и клубах, но явно не в «Шраффте», так что она вошла и спокойно села у прилавка.