На солнце и в тени

Хитрость этого заведения состояла в том, что оно было почти роскошным, но при этом – ни дорогим, ни претенциозным. Причина, возможно, крылась в его названии, всегда заставлявшем думать о воде, текущей по водостоку. А может, в освещении или в том, что звуки здесь были каким-то образом приглушены, в отличие от большинства ресторанов, где они резки и агрессивны. Здесь они были чем-то средним между тихим шепотом и шумом ветра над водой, в которые изредка вклинивался внезапный, словно искра, звон серебра или стекла. Еда была вполне приемлемой, ни больше ни меньше, меню не менялось, но она в него и не заглядывала, потому что всегда брала сэндвич с беконом, салатом и помидором и шоколадный молочный коктейль, которые на сей раз оказались перед ней прежде, чем она закончила заказ. Она спросила официантку, как это возможно.

Официантка достала блокнот, изучала его и схватилась за овальное блюдо Кэтрин. Кэтрин левой рукой схватила другой его конец, а правой – половину сэндвича.

– Что вы делаете? – возмущенно спросила она. Она устала от тех, кто берет, притворяется и нападает, просто устала от всего этого – и не позволит, чтобы это случилось еще раз.

– Это чужое. Я дала его вам по ошибке.

– И что теперь, хотите забрать? – спросила Кэтрин.

– Это не ваше.

Откусив большой кусок от сэндвича, Кэтрин сказала:

– Теперь мое.

Официантка потянулась за молочным коктейлем, но Кэтрин, отпустив отвоеванное блюдо, сунула в стакан указательный палец левой руки. Официантка все равно взяла стакан.

– Не узнают, – сказала она.

– Я им скажу, – пригрозила ей Кэтрин.

– Не скажете.

– Скажу, и вашему управляющему заодно.

– Пошла ты, – тихо сказала официантка и так грохнула на прилавок стакан с коктейлем, что из него немного выплеснулось.

– Подумала бы о чаевых, – велела ей Кэтрин.

– Никто не дает чаевых у прилавка.

– Я даю.

– Я бы на твоем месте никогда сюда не возвращалась, – сказала официантка.

Кэтрин собрала волю в кулак.

– Поскольку я не люблю есть то, к чему прикасалась обезьяна, то подожду, пока ты сдохнешь.

– Пошла ты!

– Сама пошла.

Официантка перешла на другую сторону подковообразной стойки и поменялась местами с другой официанткой, которая, заняв свое место, спросила у Кэтрин:

– Все в порядке?

– В полном, – сказала Кэтрин.

К этому времени две женщины сели по обе стороны от Кэтрин и стали переговариваться у нее за спиной, что вызывало у нее очень странное чувство. Она спросила у той, что сидела слева, не хочет ли она поменяться местами (табуреты были со спинками).

– Да нет, милая, спасибо. Пусть у нас спинные мышцы порастягиваются. Это лучше, чем ходить к хиропрактику.

– Ладно, – сказала Кэтрин.

Пока она ела сэндвич и пила коктейль, невозможно было не слышать их разговора.

– Она печатает оптовые фактуры в два раза дольше, чем Ои, и вдруг получает прибавку!

– Она новенькая.

– Ну и с чего ей получать прибавку?

– С того, что новенькая. С самого начала ей назначили слишком мало. Потом так и останется, как всегда. Ну да, все так и останется.

– Я вот что думаю, Дорис. И то же самое говорит Ои. Ничего никогда не происходит. Раньше происходило, в прежние времена, но только не сейчас.

– А как же война? Ведь была война! – Она посмотрела на подругу в изумлении.

– Дорис, открыть тебе глаза? Война кончилась. Как сказала Ои, ничего никогда не происходит.

Кэтрин допила коктейль и, как все отважные люди, произвела огромный шум, вытягивая через соломинку остатки на самом дне.

Врачебные кабинеты своим видом, запахом и акустикой были ей ненавистны, а на Парк-авеню их было больше, чем ягод на падубе. В квартирах, где когда-то жили семьи, полы теперь были застелены грубым серым ковровым покрытием или черным линолеумом с планками, отороченными тонкими линиями несмываемой сажи, которая навсегда внедряется в нью-йоркские краски даже после высыхания. А когда наступала жара, во врачебных кабинетах было ужасно сухо. Там никто не принимал душ, там не мыли посуду и не кипятили воду для спагетти, и воздух поэтому не увлажнялся ничем, кроме испарений спирта из лотков для стерилизации.