На солнце и в тени

Кэтрин никогда не приезжала в театр так рано, не считая того времени, когда они репетировали, и театр сдавался им при условии, что они каждый день будут быстро освобождать сцену для настоящего спектакля. Она помнила, как почтительны были она и ее коллеги, сталкиваясь с кем-то, кто был занят в текущей постановке, пусть даже это была пьеса о физике. Их почтительность была уважением соискателей к успешным, неискушенных к опытным, любителей к профессионалам, молодых к старым… даже низкорослых к высоким, бедных к богатым, иногда богатых к бедным и почти каждого – к полицейскому.

Теперь она обнаружила, что днем театром пользовалась для репетиций еще одна стремящаяся на сцену постановка, о которой Сидни не удосужился упомянуть. Когда она проходила мимо исполненных надежд актеров, те слегка опускали глаза. Они восхищались и завидовали ей. И все же, когда она вошла в гримерную, закрыла дверь и почувствовала, как пол сотрясает гром кордебалета, а медь оркестра пронзает тьму, словно золотой луч, она позавидовала им, ибо в их восхождении присутствовала сама жизнь. Для них еще ничего не определилось, а она, наделенная ролью, по определению начала блекнуть. Развернув платье и повесив его на плечики, она, поддаваясь музыке сверху, просачивающейся сквозь доски, сделала необратимый шаг во взрослении, признавая и принимая свой долг отойти в сторону ради тех, кто идет за ней, как другие отошли в сторону ради нее.

Она посмотрела на часики, показаний которых никто, кроме ястреба, не мог бы как следует разглядеть, и заподозрила, что стрелки подобрались к полудню. Потом она закрыла за собой дверь и прошла уже полкоридора, направляясь на обед, как вдруг застыла. Сама не зная почему, она стояла на месте, постукивая правой ногой под музыку, струившуюся сверху. Нет, зонт она не забыла, держала его обеими руками. Она собиралась оставить платье: оставила, дело не в этом. И только потом поняла. На туалетном столике с недавно треснувшим стеклом она краем глаза заметила что-то неуместное. Что бы это ни было, оно не могло быть важным, она все равно увидит это, вернувшись вечером.

Она было двинулась вперед, но остановилась и повернулась. «Не сутулься при повороте», – услышала она откуда-то из давних времен. Это говорил хореограф: «Из того, что ты танцуешь, вовсе не следует, что тебе надо сделаться маленькой. Танцуй в полный рост». Включив свет в уборной, она увидела телеграмму «Вестерн Юнион»[180], застрявшую в трещине стекла. В шоу-бизнесе их называли каблограммами, и ни в одном бизнесе их никогда не игнорировали, хотя бы потому, что они были вестниками смертей, рождений, непредвиденных удач и разочарований.

Не закрывая за собой дверь, она подошла к туалетному столику, схватила телеграмму, бросил сумочку и зонтик и вскрыла конверт так, словно изголодалась, а это была обертка плитки швейцарского шоколада. С отцом и матерью она общалась сегодня утром: вряд ли телеграмма могла касаться их. Не могла она быть и от Гарри или о нем. Что бы ни произошло, Гарри не стал бы сообщать об этом телеграммой. А война закончилась.

На белой ленте, наклеенной на желтый бланк, значилось ее сценическое имя – Кэтрин Седли – и ее адрес в театре. Послание было коротким: ХОТЕЛ БЫ УВИДЕТЬСЯ С ВАМИ В УДОБНОЕ ДЛЯ ВАС ВРЕМЯ ТЧК ПРОШУ ПОЗВОНИТЬ PL 9 2472 ТЧК МАЙК БЕК. Она смотрела на сообщение, напечатанное на ленте вроде именной ленты на ее теннисной форме. До организации Бека – у которой в любой отрезок времени шло с полдюжины представлений на Бродвее – было четыре квартала, а они прислали телеграмму. Отец рассказывал, как однажды, когда он обедал с продюсером (который, как и все продюсеры, хотел занять денег), этот продюсер попросил телефон и продиктовал каблограмму для своего коллеги, которого отчетливо видел за другим столом в противоположном конце зала. Десять минут спустя явился посыльный «Вестерн Юнион», вручил каблограмму официанту, а официант передал ее лысому типу с трубкой – в отличие от тридцати или сорока лысых типов с сигарами. Сразу же ее вскрыв и с мрачным видом прочитав, лысый с трубкой потребовал телефон. Через десять минут после этого сотрапезник Билли разорвал желтый конверт и бросил каблограмму перед собой. Подняв ее, Билли прочел: НЕ ТВОЕ СОБАЧЬЕ ДЕЛО ТЧК МЕЛ. Вот как было принято в шоу-бизнесе.

Она положила телеграмму в карман и пошла на обед. Лишь оказавшись на тротуаре, вспомнила, что надо позвонить Беку. По телефону ее еще раз попросили о встрече, не объясняя, зачем.

– Я могу прийти ближе к вечеру, – сказала она и зачем-то добавила: – Мне надо на прием к врачу.

Секретарь отошел и вернулся через минуту.

– Мистер Бек будет рад вас видеть. Во сколько?

– В четыре?

– Ждем с нетерпением.