На солнце и в тени

Там, где раньше были полки с книгами и газетами, ящики, полные рекламных проспектов и писем, теперь громоздились захватанные донельзя номера журналов «Нэшнл джиографик», «Лайф», «Тайм», «Лук», «Сэтердей ивнинг пост» и «Гинекологические тезисы». Из бывших спален, кабинетов и столовых были изгнаны занятия любовью, сон и семейные обеды ради неприятных и болезненных обследований, за которые приходилось платить. В комнатах стояли белые, в прусском стиле, шкафы со стеклянными дверцами, через которые виднелись лотки белой эмали или нержавеющей стали в форме почки, а в них лежали острые и негнущиеся инструменты – скальпели, зонды, суппорты и расширители. Мебельная причуда, родившаяся на берегах Стикса, со стременами и с рулонами белой оберточной бумаги, по соображениям санитарии расстилаемая на ней, как бробдингнегская[181] туалетная бумага. А на стенах – очень плохие картины маслом или акварели, иногда не выдерживавшие эстетического состязания с розовыми и желтыми изображениями внутренних органов, пялившимися с календаря фармацевтической компании.

Зачем ей опять туда понадобилось? Она уже прошла через это унижение с ногами в стременах и хотела покончить с ним по крайней мере еще на год, прежде чем снова читать о притоках Убанги в «Нэшнл джиографик». Она уже знала, что, несмотря на успокаивающий свет и пузырьки в воде, в аквариуме нет рыбок. «Доктор сейчас вас примет…»

Прием прошел быстро, а поскольку до дома родителей было рукой подать, она пошла туда, чтобы отдохнуть перед встречей с Майком Беком. Дома никого не было, даже слуг, у которых был выходной. Уже справившись с потрясением, подступающими слезами и затрудненным дыханием, она поднялась по лестнице в свою комнату, закрыла за собой дверь и села там же, где сиживала в детстве, хотя тогда и мебель, и все остальное были другими. Она помнила свою кроватку в детской до своего переселения наверх. Помнила, как с помощью своего веса заставляла эту кроватку греметь: ухватись за поручень обеими руками и знай себе тяни-толкай, тяни-толкай. Она помнила игрушки, кукол, картинки с пингвинами, а потом лошадками. Теперь от детских лет остались только несколько книг, с которыми она не могла расстаться, и одна кукла, самая любимая.

Когда-нибудь эти мебель и картины тоже исчезнут, и комната опустеет, ожидая кого-нибудь другого. Хотя Билли плавал в сильном прибое, мог проходить по двадцать миль и не уступал в силе тем, кто был вдвое моложе, он часто не помнил того, что случилось совсем недавно, и Кэтрин иногда заставала его спящим в кресле в три часа дня, а книга или газета, выпав из его рук, валялась рядом на полу. Смех у него изменился. Теперь он смеялся по-стариковски, неловко, почти неискренне, словно пытаясь делать вид, что все еще может смеяться. По крайней мере половина его друзей и ровесников умерли, а в самые великолепные дни в Ист-Хэмптоне, когда Кэтрин и Гарри непрестанно двигались в волнах или на песке, он теперь спокойно сидел и смотрел на море, словно перед взглядом у него проходил некий флот, даже если там ничего не было, кроме синей пустоты и манящего горизонта.

У Эвелин проблем с памятью не было, а большинство ее подруг были живы и будут жить вечно, как это принято у вдовиц. Но она все сильнее истончалась. Стройная, повелительная и по-прежнему красивая, она временами казалась хрупкой, как хризалида. Шаги у нее теперь стали мельче, и вместо того чтобы мчаться вниз по лестнице, как Кэтрин, неспособная потерять равновесие, она всегда держалась за перила и двигалась осторожно. И хотя она до некоторой степени придерживалась моды, как орнамента для украшения ее вневременного платья, это все больше и больше была мода предыдущих десятилетий, так как с каждым наступающим годом она заслуживала привилегию не обращать внимания на настоящее.

Теперь Кэтрин чувствовала это в себе самой. То есть была довольна тем, что мир проходит мимо, и не испытывала никакой потребности присоединиться. Дом был пуст, когда она ушла, и в конечном итоге он перейдет к другим, как сменяют друг друга поколения. Вплоть до нынешнего дня она не понимала, какой это чудесный, устойчивый и непримиримый ритм, как он утешителен, как придает всему смысл и избавляет от страхов.

Она знала, что ей предстоит встретиться лично с Майком Беком, но ей стало немного не по себе, когда ее препроводили прямо к нему в кабинет. Она привыкла к именитым и властительным людям за обеденным столом родителей, но все-таки нервничала, потому что, о чем бы ни пошла речь, здесь о ней будут судить исключительно по ее собственным достоинствам.

Все знали, что Майк Бек слепой, но странно было увидеть человека почти без волос, в темных очках и с тростью, повернувшего голову так, что казалось, будто он рассматривает стык между потолком и стеной. То ли он так лучше слышал, то ли в этом был иной, неведомый смысл.