На солнце и в тени

Кэтрин как молнией ударило. Его рецензия на их спектакль, в которой похвалы расточались всем, кроме нее, была самой влиятельной.

– Об этом никому не говорите: само всплывет. Мы не знали, что делать, – продолжил Бек. – Слово профессора было против слова Малана, и, хотя в Бостоне у Малана не было бы шансов, здесь, в Нью-Йорке, почти все восемь миллионов человек решили бы, что Солтонстолл – это место, где держат лошадь, или особая машина для производства кренделей. Мы просто не знали, как к этому подойти. Проблему решила моя жена. Она сказала: «Это просто, пригласи жену Малана». Мы так и сделали. Оказывается, она, что называется, вы уж простите, дама из общества.

– Я знаю, – сказала Кэтрин. – Такой и я должна стать, когда вырасту.

– Думаю, да, но это зависит от вас.

– Да. Иногда я вижу эту женщину в Колониальном клубе. В смысле, прохожу мимо. Я с ней незнакома. Моя мать, вероятно, да.

– Оказывается, ее семья думает о Малане так же, как вы могли бы думать о частице пищи, застрявшей между зубами. Он брал деньги, потому что хотел произвести на них впечатление. Конечно, он не мог этого добиться, как бы ни старался. Они считают, что шоу-бизнес годится только для ирландцев и евреев, которые, по их мнению, ниже, чем обезьяны. Она так не считает, но они уверены. Он ирландец и, черт его подери, католик. К тому же пьет. Их брак почти расстроен, но она его любит, поэтому, когда мы ей обо всем рассказали, она и говорит: «Подождите здесь, я вернусь через десять минут». Она имела в виду бизнес, эта дама. Как ей виделось, она спасала честь своей семьи, своих детей, свое имя, себя саму. Кармайклу… – начал Майк Бек.

– Кармайкл – это я, – вставил секретарь, отвешивая легкий поклон Кэтрин, на которую он старался не смотреть.

– …хватило предусмотрительности, чтобы заполучить сюда наших юристов, потому что он догадался, что сейчас произойдет. Редакция за углом, но ей пришлось вылавливать его из «Сарди», где он, очевидно, успел перебрать вдвое больше обычного. Это было нам на руку. Он был плаксивым и испуганным, а когда созрел, чтобы во всем признаться, у нас в конференц-зале были юристы, стенографистка и свидетели.

Он все твердил: «Это подобно казни! Моя карьера! Моя карьера!» И каждый раз, стоило ему это сказать, его жена говорила: «Заткнись, ирландский дерьмоед! Это Америка, и это Нью-Йорк. Ничто не может разрушить карьеру, потому что никого не заботит, что делают другие, никто ничего не помнит, ни у кого больше нет образцов». А он причитает: «Но, Нэнси…», а она ему: «Просто говори правду, ты, тупой ублюдок, и правда тебя освободит – или это сделаю я». Это был настоящий театр. Он католик, поэтому исповедовался, как профессионал. Много раз упражнялся в этом деле. Сознался в пьянстве, распутстве, во всех грехах. В том числе и в том, что взял пятьсот долларов у Виктора Бекона, после того как Виктор Бекон попытался и не смог убедить его редактора задать жару вам. На самом деле он хотел тысячу за то, чтобы задать вам жару – человек принципов, – но Виктор сошелся с ним на пятистах за то, чтобы просто обойти вас молчанием. Когда он встретился с Виктором для получения денег у катка в Центре Рокфеллера, Виктор сказал, что ему понравилась идея просто вас игнорировать, и он применил ее с другими критиками и редакторами, хотя Малан был первым, к кому он обратился. Ловко, да? И мы все это зафиксировали. Со свидетелями. Нотариально заверили.

– Но это его слово против слова Виктора, – сказала Кэтрин.

– Не-а. Будучи особой царственной, Виктор не носит с собой наличных. – Кэтрин улыбнулась. Она знала это и предвидела, что последует. – Он выписал Малану чек. Он фактически отметил на нем, за что он платит, от чего, доложу я вам, у меня просто мурашки по коже бегают. Малан, будучи пьян, не успел его обналичить. Этот чек у нас. Вот такой скандал, – сказал Майк Бек, откидываясь на спинку кресла.

– Мы предадим гласности эту историю перед нашей премьерой. Это хорошенько осадит газеты. Изо всех сил придавить этих бегемотов можно только так – не подавая на них в суд, но ставя их в неловкое положение. Это покроет позором Виктора Бекона и нанесет урон компании Вилли Бекона и его отношениям с прессой. И восстановит ваше имя, мисс, потому что вы этого заслуживаете, а публике нравятся такие истории. Они придут послушать вас, потому что вас обидели, а потом, в действительности услышав вас, будут ходить на вас всю оставшуюся жизнь.

– Значит, у меня в самом деле будет песня, – сказала она.

Майк Бек и его секретарь, Кармайкл, были тронуты скромностью ее ожиданий. Мягко, словно сообщая ей, что кто-то, кого она считала умершим, на самом деле жив и ждет в соседней комнате, Майк Бек сказал:

– Мисс Хейл, миссис Коупленд, я никогда не слышал лучшей певицы, и у вас на самом деле будет песня. У вас будет не одна песня. Кэтрин, прошу прощения. Я неясно выразился. Я предлагаю вам ведущую партию.

Потрясенная, она с трудом верила собственным ушам.

– Как такое может быть? Вы же сказали, что там будут большие звезды.