На сопках Маньчжурии

И вновь перед глазами объятое ужасом лицо Ольги Гавриловны. Девочки, заходящиеся в плаче и крике. Озверелые рожи пьяных казаков…

Покашливание Тачибаны вернуло её к действительности.

— Кто подослал тебя, Игнатова?

— Сердце подсказало! — разомкнула она спёкшиеся в крови губы. — Изверги вы! Убивайте скорее!

Капитана очень тревожил главный вопрос: «Знает ли эта русская о переброске Скопцева в Россию?». Если она передала своему резиденту сведения об Аркатове и Скопцеве, то операция «Гнев Аматэрасу» под угрозой. Под угрозой и сам капитан! Не выяснив связи Игнатовой, Тачибана не имел права лишать жизни женщину. Он должен уверовать в личный мотив поступка. Убедиться: она не разведчик красных.

Из разведуправления штаба Квантунской армии дважды интересовались результатом расследования. Не иначе Шепунов, представлявший в Харбине атамана Семёнова, доложил о покушении на жизнь сотника. Тачибана воздержался от сообщения.

Варвара Акимовна отрешилась от всего земного. Она хорошо понимала: живой от японцев не уйти! А, появись она дома, люди Ягупкина доконают.

Получив по радио вторую весть от Аркатова из района Распадковой, Корэхито Тачибана навестил в лазарете Ягупкина. У того были перебинтованы грудь и руки. Обваренные кислотой скулы, нос, веки выделялись жуткой раной на белом лице сотника.

— Поздравляю, Никита Поликарпович! Операция развивается по плану. Ваша заслуга будет отмечена Ниппон!

Ягупкин заметно пошевелился.

— Благодарю!

— Не думаете ли вы, господин сотник, что Игнатова связана с НКВД?

— Мне… всё равно… — Ягупкин со стоном снова пошевелился. — Есть вера, есть жизнь, господин сотник. Любое ваше желание исполним…

Трудно раздирая губы, Никита Поликарпович медленно поводил по своей груди забинтованной рукой.

— Писто… лет…

— В лазарете запрещено. — Корэхито Тачибана с содроганием смотрел на обезображенное лицо Ягупкина. Подсунув под подушку маленький бельгийский браунинг, он тронул плечо сотника.

— Торько уважая вас, сотник…

Ягупкин, ощутив пистолет, прерывисто задышал. Влага наполнила его глазницы.

— Покор… но благода… рю…

— Надеемся на скорое выздоровление, господин Ягупкин.

Капитан Тачибана тихонько прикрыл за собой двери. Мысленно поблагодарил Аматэрасу: «Ещё одним свидетелем меньше!»

Ягупкин тягуче думал, перебирая свою жизнь. Ничто в его судьбе от него не зависело. Он отдавал распоряжения, он решал вопрос жизни и смерти обречённых другими. А отчитываться он намеревался перед Россией. Он собирал досье, от которых зависело благополучие и даже счастье приближённых к атаману Семёнову. Но пользовались привилегиями другие. Постороннему могло показаться: как тут человеку не наслаждаться своей тайной и явной властью? Так считали эмигранты. Он, вероятно, мог бы радоваться и упиваться властью, если бы хоть намёк был на то, что в своей судьбе он — хозяин. А этого не было, как он ступил на тропу, уводящую его из России. То одно, то другое напоминало ему, что он, Никита Поликарпович, лишь песчинка, которая может быть вдавлена в грязь сапогом японца или высшего чина атаманской иерархии. Никто ещё не заставлял его задуматься над этим так, как капитан Тачибана. С появлением этого японца в Харбине, с получением приказа атамана Семёнова подчиняться японскому офицеру, жизнь сотника свелась к повиновению. Каждое свидание с Тачибана напоминало ему о прошлых и нынешних грехах, грозило, унижало, растаптывало как личность. Его, Георгиевского кавалера, офицера русского казачьего войска!

Боль, как чесоточный зуд — Ягупкин перестрадал им в первую мировую, в партизанских набегах с Анненковым, — не оставляла сотника ни днём, ни ночью. Выклянчив у сестры милосердия обезболивающий укол, Никита Поликарпович будто бы проваливался в чёрную беззвучную пропасть. Воротясь из беспамятства, снова утопал постепенно в мучениях. Чтобы заглушить терзания, ревизовал свою жизнь, отсеивал мелочное, уходил от неприятного и неизменно достигал грани, когда вопрос зарождался с пугающей прямотой: как дожил до такого конца? Проторив по памяти извивистую стёжку своих похождений, приобретений, взлётов, падений, он неизменно обнаруживал один ответ: корысть! Он отвергал доводы собственного «я», выискивал оправдание поступков, но сам же сознавал зыбкость своих возражений. Даже хмельная проделка в подворье Игнатовой, как последний гвоздь в домовину, загоняла Никиту Поликарповича к тому же ответу: жадность!

Он твёрдо верил, что японцы, выведав всю подноготную, терпят его, пока он нужен им для достижений цели. Сотник полагал, чем кончится операция «Медведь». Тачибана, Шепунов, их начальники тогда припомнят намёк Ягупкина о возможности минирования артиллерийских складов в Распадковой…

…На вечернем обходе больных дежурная медсестра лечебницы служащих КВЖД и сотрудников японских учреждений в Харбине обнаружила Ягупкина с остекленевшими глазами. Лежал он, вытянувшись, с откинутой рукой. В глазницах скопилась влага, как озерки в мочажинах. Рядом с подушкой таился браунинг. Там же — стреляная гильза и красные чётки…

Одиннадцатая глава. В Забайкалье