На сопках Маньчжурии

Трёхтонка, загруженная доверху пиловочником, едва заползла на песчаную горушку. Двигатель её чахоточно кашлял, норовисто похрапывал, не развивая обороты — позади чёрный полог дыма навис над дорогой.

Поселковые жители спешили на «стеколку», обегали замершую автомашину: тонкий гудок завода звал их на утреннюю смену.

Усатый шофёр в защитного цвета ватнике, перетянутом брезентовым ремнём, в армейской серой шапке, поминая святых и богородицу, выпятился из деревянной кабинки наземь. Откинул боковину капота, потрогал свечи, проводку, сунулся к боку цилиндров, обжегшись, отдёрнул ладонь. Редкие снежинки с шипением таяли на горячем моторе.

— Искра в колесо ушла? — Задержавшийся у трёхтонки мужик сочувственно смотрел на шофёра.

— Подь ты! — Водитель хлопнул створкой капота.

Коротконогий прохожий с ухватистыми руками и небольшими острыми глазами на красноватом лице был в подшитых резиной валенках, замазученной телогрейке, опоясанной бечёвкой. Тёплые брюки — в белых мазках известки. «Из вольнонаёмных!» — догадался шофёр.

— Слухай, товаришок, покрути, будь ласка! — Он протянул заводную ручку коротконогому.

— Нашёл осла!

— Всё для фронта? Мда-а…

— Если для фронта — так и сказал бы! — Прохожий крутанул крыльчатку, обследовал топливник и вывел резолюцию: — На ладан дышит меринок твой!

— Не хуже иных-прочих! — обиделся водитель.

— Воспоминания былого! — Мужчина взял ручку, принялся вертеть ею, намереваясь пустить двигатель. Чихнув вяло, мотор нехотя провернул коленчатый вал и вновь застыл.

— Бензинчику б! А то — чурка. Нет мощности, вот и не тянет.

Шофёр чесал затылок под шапкой.

— Сдаётся мени, в вентиляторе загвоздка…

— Сдаё-ётся… Знать должон, паря! Не первый день, однако, замужем. — Добровольный ремонтёр сунул палец в трубу электровентилятора, осторожно повращал им, выудил из нутра растрескавшуюся чёрную шишку сосны.

— Сдаё-ётся!

— Ну, шке-еты! Ну, пацанва! — Водитель досадливо подёргал свой висячий ус.

— За баранку, товаришок! — Мужчина отирал ладони о свои ватные брюки. Двигатель рокотал, постреливая дымком.

— Колы до нас, то ходи сюда! — Водитель отворил противоположную от руля дверцу.

Нежданный помощник забрался в кабину.

— Мене Опанасом кличут.

— А меня — Кирей.

— Не опоздать бы! — Шофёр поддал газу, разгоняя «ЗИСа».

— Начальник?

— А хто ж! А ты, бачу, кумекаешь трошки? Чому не шоферишь?

— Права отобрали — пару овечек в кузове засекли мильтоны. Вот мобилизнули на «Механлит».

— Наладится, не турбуйся!

— Тормозни, товаришок. К приятелю обещал…

На закрайке соснового колка мужчина покинул трёхтонку. Вечером, в первых сумерках, Опанас издали угадал давешнего мужика. Шофёр был рад отблагодарить доброхота.

— Садись, друже!

Тот не отказался. От него пахло калёным железом и смолой. На буроватом лице — следы копоти. Опанас тронул машину.

— В Жигулях нефть пошла. Может, мою коломбину переведут на бензин.

— Уже добывают или разведали?

— Ни, добывают!

— За газетами не слежу. Радио у нас не имеется. Деревня, одним словом.

— А моя деревня, Киря, накрылась. Печные трубы — вся деревня. — Опанас кулаком ударил по рулевой колонке. — Суседи отписали: жинка с дочкой в будке, на железнодорожном переезде.

— Переможется, Опанас. Главное — живые.

— Оно и верно. Слухай, товаришок, а чому ты не в армии?

Попутчик тронул рукой живот.

— Иной раз так схватит, мать родную не вспомнишь.

— Дольку спирту чистого, граммов двадцать, и по следам масла коровьего. Каждый день до обеда — як рукой сымет. Сусед мой стал на ноги. Врачи на его уже крест с прибором!

Засмеялся Киря, распахивая железом начиненный рот: спирт, масло… Хлеб по выдаче!

— После войны воспользуюсь советом, Опанас!

* * *

Ещё до происшествия в усадьбе Игнатовой сотник Ягупкин снарядил в разведывательный вояж казака Кузовчикова. Тот пересёк границу на рассвете в районе руин «Вала Чингисхана».

Песками и перелесками достиг железной дороги. На глухом разъезде Билютай в полночь сел в пассажирский поезд.

Пробравшись среди спящих в середину вагона, высмотрел свободную полку под потолком. Ватник — под голову. Объёмный мешок — в ноги. В тепле быстро уснул. Пробудился — окна светлые. Люди внизу загомонили. Из отрывочных слов Иван Спиридонович понял: мужики и бабы следуют на лесозаготовки. Ранним утром с ними вместе сошёл на полустанке «Безречная». Смешавшись с колхозниками, покинул перрон и оставил пределы небольшого посёлка.

В Харбине, намечая маршрут «ходки», со слов Ягупкина он запомнил названия населённых пунктов, повторением закрепил их в памяти — пятивёрстка была отпечатана ещё в царское время. Теперь приходилось на месте сверять сведения с натурой и Кузовчиков побаивался «засветиться».