На сопках Маньчжурии

Платон Артамонович убедился, что внешний вид его не привлекает ничьё внимание, и местные люди принимают его за своего. Можно двигаться в Кяхту! С ней он связывал надежду собрать побольше сведений о приграничной полосе.

Проснулся чуть свет. Утренник бросил на траву седоватый налёт. Сухие дрова приготовил с вечера — костёр быстро разгорелся. Забурлил кипяток в котелке. Накоротке перекусил. Свежатину прихватило тонкой плёнкой и сукровица закоптилась. Он упаковал припасы в мешок. Наполнил манерку брусничным отваром. В хлопотах незаметно минуло утро и тут Платон Артамонович уловил отдалённый стук копыт. В лихорадке прибросал землёй костёр. Мясо завернул в широкие листья лопуха. Котомка стала ещё объемнее. Впопыхах перебрёл ручей и укрылся в частых зарослях за глыбами камней.

У заимки показались два верховых. Зелёные фуражки. На плечах — серые накидки. С винтовками. Спешились. Принюхивались.

— Кто-то побывал в зимовье! — Кряжистый пограничник с удивлением обошёл землянку, нагнувшись, заглянул внутрь её. Озадаченно добавил: — Не зря командир изменил наш маршрут!

— Мабуть, охотник Бато прикочевал на разведку, — благодушно отозвался второй, смахивая с плеча накидку.

— Вполне. Сезон белковать приспел. Наши тут с весны не бывали. Кто-то же ночевал! — Напарник, отвернув рукав гимнастёрки, крутнул головку часов. — Телепаются! Накачало без пяти минут одиннадцать. Выбиваемся из графика!

Благодушный свернул самокрутку, пыхнул дымом и закашлялся:

— Во-о горлодёр выдал старшина!

— Бато-о! — громко крикнул кряжистый.

— О-о-о… — откликнулось эхо в ущелье.

Лошади пофыркивали, тянули головы к траве у своих передних ног. Звякали удила.

— На обратном пути завернём, может, застанем! — решил кряжистый, вскакивая на лошадь.

Скопцев дождался, пока пограничники покинули заимку, и обратно пересёк ручей. Обследовал зимовье: всё ли захватил с собой? Нет ли улик пребывания его в землянке? И снова посыпал свои следы махоркой. Сперва пробегал ручьём метров триста, выскочил на берег, веткой сосны заметая свои отпечатки на глинистой дресве, и правой стороной удалился на север.

Через трое суток очутился в селе Чикое. Ему пофартило: вниз отплывал катер, привозивший продукты лесорубам. Назвавшись отцом солдата: свиделись, мол, в Малом Куналее, — напросился в рейс до устья.

— Прыгай сюда! — разрешил шкипер. — Слыхал, красноармейцев в Распадковую гонят или болтают зря?

— Погрузили в машину, а куда… — Скопцев пожал плечами, помогая убрать сходни. — Дело военное…

— Но-о. — Шкипер вертел штурвал, отводя судно от берега.

Притулившись к капитанской будке, Платон Артамонович посматривал на село. Спина, как магнитом притянута к обшивке. Мозг тревогу бил: опасно! К причалу направлялись два пограничника с собакой на поводке. Катер набирал ход, выруливая на стремнину. Полоса воды становилась шире, разделяя судно и землю. Поплыли назад тёмные избы, клетки огородов, пожарная каланча… Скопцев чувствовал, как по спине мороз колюче ползёт. В горле ком чёрствый…

Сошёл он на берег километрах в пятидесяти от Чикоя, на маленьком причале лесного пункта.

— Пограничная полоса, — предупредил шкипер. — Пропуск в порядке? Тут строгости!

— Имеется! — Скопцев хлопнул себя по карману. От пристани он круто забрал в гору по левой стороне Чикоя. Сердце всё ещё учащённо колотилось: «Занёс чёрт в зубы дракона! Помоги, Господи!». А в сознании укреплялось главное из происшествия: он внешне не отличается от здешних жителей!

По тайге, переваливая хребты, Скопцев достиг окрестности Кяхты. Узнал урочище: прежде тут были купеческие дачи. Новые хозяева забросили строения, порушили самые капитальные домики. Выбрав сохранившийся угол сарая, Платон Артамонович расположился на ночёвку. Посчитал: в понедельник меньше праздношатающихся, нежелательных встреч легче избежать. Оставив в приюте свой скарб, он поднялся на скалистую, открытую всем ветрам вершину.

Солнце оседало за Селенгой, за Джидинским кряжем. Внизу уже темнело. Берёзки роняли наземь жёлтый лист — внизу полянка казалась бурым ковром. Охровым пятном выделялся пихтовый колок. Прежде горожане осёдлывали Боргойские сопки — там царствовал кедрач!

Вдали в серое небо поднимались дымки Кяхты. Из распадков речек Грязнухи и Кяхтинки сочились сизоватые сумерки. Зажглись первые огоньки. Где-то там обитает Бато. Жив ли? Уцелел ли в вихре времени? Вместе со Скопцевым бурят участвовал в походе отрядов барона Унгерна. Под Чикоем Бато попал в артиллерийскую вилку — контузило! Свело щёку и открыло веко левого глаза. Опустился уголок рта. Скопцев различил стайку строений на склоне Бургустанского хребтика. Там жили родственники бурята. Деревянная юрта, где он оставил тогда покалеченного старателя, как помнил Платон Артамонович, лепилась к сосне на берегу Кяхтинки…