На сопках маньчжурии

— Большие у вас желания, — сказал Ширинский. — Положи сюда ко мне на стол, Хвостов, свою бумажку. Обдумаю ее. Однако удовлетворение всех ваших просьб, начиная с первой: «отправить немедленно домой запасных», — не в моей власти. Я ведь подчиняюсь вышестоящему начальнику. Посмотрим, посмотрим. Идите.

Солдаты ушли, из-за перегородки выглянул Павлюк с сюртуком в руках.

— Да, придется немедленно. Ты догадлив, Павлюк.

Леш ужинал с несколькими штабными офицерами.

Ширинскому подали стул, Леш налил ему рюмку водки.

— Вижу по вашему лицу, что неприятности.

— Так точно.

— Ну, потом, потом… — Леш продолжал прерванный приходом Ширинского разговор. — Надаров требует у Линевича сместить Свенцицкого, который как начальник Забайкальской дороги, по его мнению, не на месте. А Линевич уперся, не хочет. Потому что Свенцицкий как-то умеет разговаривать с этими стачечными комитетами и обещается отправлять запасных. А Надаров от этого прямо на стену лезет.

— Доигрался! Отчислил он в Харбине от должности всех низших телеграфистов, и вчера, по его милости, там началась забастовка.

— Говорят, — сказал капитан Генерального штаба, сидевший по правую руку Леша, — что у Линевича была делегация рабочих — просили не отправлять в Россию пушек! Каковы! О чем думают! Еще просили не чинить помех изданию их мерзейшего рабочего листка, а также запретить казакам ездить по городу.

— Принял? — спросил Леш.

— Принял.

— У меня первый батальон с ума сошел, — не выдержал Ширинский. — С гнилой закваской, никакие бои этой закваски не вышибли. Явились ко мне и потребовали…

Ширинский вынул листок.

— Чтобы полк был превращен в банду! Двадцать требований!

Денщик подал Лешу пенсне. Начальник дивизии читал, шевеля губами.

— Да, требованьице! — Снял пенсне, положил на листок. — Вот, господа, — воевали, воевали, защищали матушку-Россию, а теперь требования. Тут есть и пунктик о наделении крестьян землей.

Капитан Генерального штаба заметил:

— Обратите внимание на почерк. Солдат так не напишет. И грамотно. Совершенно грамотно!

— Кое-что можно и разрешить, — сказал Леш. — Например, собрания. Они все равно собираются. Полковник Гейман мне говорил, что цивильные кишмя кишат вокруг расположения полков. Он проектирует офицерские курсы, где офицерам будут преподаваться патриотические науки.

— А нас тем временем солдатики-братики на штыки поднимут, — сказал капитан Генерального штаба, — Помните, как полковника Иовлева?

— В первый раз слышу, — сказал Ширинский. — Когда это с Иовлевым?

— Во время мукденского отступления, — поморщился Леш. — Стал приказывать, солдаты не повинуются. Он выхватил пистолет, убил одного, а солдаты его на штыки. А потом еще пулю вогнали.

— Я полон твердости, господин начальник дивизии, — сказал Ширинский, — полон решимости, за сим и приехал. Не потворствовать, а сломить… Налицо бунт. Выборные, которые говорили со мной, — бунтовщики и зачинщики. Не вступать же в переговоры с бунтовщиками!

— Да, господа, времечко, — сказал капитан Генерального штаба, — хуже пугачевского!

— Социалисты работают, — заметил Ширинский. — Надо бы на всякий случай отрядец.

— Батарею возьмите. Пушек они не любят.

— Должен доложить еще о совершенно чрезвычайном… Поручик Логунов в роте, собрав всех, читал прокламацию про присягу, из коей прокламации явствует, что нарушение присяги для офицеров, и особенно для нижних чинов, обязательно.

— Поручик Логунов?

— Так точно, тот самый, — сказал Ширинский.

— Он из запаса? — спросил капитан Генерального штаба.

— В том-то и дело, что нет.

— Ну, знаете, тогда этому имени нет! Совершенно отказываюсь…

— Сведения достоверные, — говорил Ширинский, — советую, вернее, прошу произвести у него обыск. Убежден, совершенно убежден. И тогда уже без пощады. Вот откуда все это! Солдат — он сам ничего не придумает. Откуда ему придумать? Представьте себе, сидит мой солдат Емельянов, сырое мясо, чучело, и читает газетку в присутствии офицера, капитана Шульги!

Выборных, ходивших к Ширинскому, арестовали после ужина.

Поручик Жук, производивший арест, объявил, что выборные арестованы не за то, что ходили к командиру полка говорить о своих нуждах, а потому, что в лощине была солдатская сходка без разрешения начальства.

Арестованных увели на гауптвахту.

По ротам побежали фельдфебеля, офицеры надевали шашки и револьверы, через деревню шажком прогромыхала батарея, во главе ее на буланом коне ехал Неведомский.

— Казачков бы! — сказал Шульга денщику. — Когда ты чистил револьвер?

— В пятницу, вашскабродь.

— Смотри ты у меня!

Шульга заглянул к соседу Радомышельскому. Радомышельский поставил закуску. Офицеры пили, закусывали и соглашались, что солдат надо скрутить, послаблений не должно быть, послабления смерти подобны.

Сидели у окна, и вдруг Шульга увидел вооруженную толпу солдат, которая не шла, а как-то катилась по улице.

Шульга побледнел. Офицеры перестали жевать и говорить. А солдаты всё прибывали. Сомнения не было, на улицу вышел весь полк. У Радомышельского мелькнула мысль: встать и бежать задними дворами в поле!