На сопках маньчжурии

— Иной раз у бабенки белая кожа, Григорий Елевтерьевич, а посмотришь и думаешь: ты что, милашка, не мылась сегодня? Белая да с перхотцой…

— Нет, Павлюк говорит: именно такая белая, что на сердце делается хорошо.

— Понимает он, прохвост, в белой коже!

— М-да, конечно, ему бы поскорее… облапил да к делу… Но где же он, черт?.. Павлюк!..

Павлюк не появлялся больше у Ширинского. Наутро полковник узнал, что денщик сбежал в роту и взят там на довольствие.

Так, все понятно. Шульга оказался прав. Как крыса с тонущего корабля. «Вот и Павлюк тоже», — думал Ширинский с возмущением, оскорблением и каким-то животным страхом.

9

Запасные 1-го полка выгрузились на харбинском вокзале и направились в Госпитальный городок. На улицах то и дело встречались запасные. Раздавались голоса:

— Новые мученики! Думаете, домой отправят?

— Здесь царь и бог — Надаров, он никого домой не пускает.

В Госпитальном городке Шульга не сразу нашел полковника Есипова, которому надлежало принять новоприбывших.

Есипов был толст, зол, красен.

— Ничего не понимаю, — твердил он, — еще пригнали? Шестьсот человек? А куда? Куда я их? Кто у нас начальник — Линевич или Надаров? Линевич отпускает, а Надаров задерживает. Я, говорит Надаров, государю служу и эту толпу в Россию не пущу!

— А Линевич что?

— Линевич — лиса. Хочет сплавить всех, чтобы самому было спокойно, но с Надаровым очень вежлив. Надаровой обе ручки целует.

— Линевич себе на этом деле шею сломит.

— Здесь, капитан, не сегодня-завтра резня будет.

— Черт знает что, — сказал Шульга, закуривая папиросу. — А у вас в городке как?

Полковник махнул рукой.

— Дисциплины никакой?

— Какая там дисциплина! Казаки… ну, знаете сами, оплот и опора! Казаки ненадежны! Командир казачьего полка Крузэ доложил: не сегодня-завтра восстанут! Читают листовки и прочее…

— Стачечный комитет в Харбине есть?

— В полном составе.

— И ни поезда, ни письма, ни телеграммы?

— Что вы, батенька, младенец, что ли?

Шульга вздохнул:

— Принимайте, господин полковник, от меня сокровище.

10

Грифцов сказал Логунову:

— Мы с Горшениным тоже в скором времени отбываем из Харбина. Среди запасных сделаем все, что можно, они уедут — и нам надо! Если поедете с эшелоном, доставим без промедления в Россию.

— Конечно, поеду со своими. Хвостов ведь тоже едет.

Хвостов сидел рядом.

— В Питер еду. Как-то даже не верится: неужели увижу Невскую заставу?

— Да, брат. Невская застава, — задумчиво сказал Грифцов. — Петербургские заставы! Московские!

Грифцов сидел спиной к окну в большой полутемной комнате. За печью женщина стирала белье, мыльная пена сверкала в цинковом корыте; время от времени женщина поднимала голову, повязанную синим платком, и смотрела на разговаривавших. Глаза у нее были черные, а взгляд ясный, мягкий.

— Антон Егорович, сейчас самовар закипит, не уходите.

— Не уйду, Аннушка, не уйду. Задача наша — каждому запасному дать небольшую вразумительную листовку о том, как нужно действовать, и о том, что без вооруженного восстания против царя и помещиков обойтись нельзя. У народа нет выхода. Вот Аннушка прекрасно знает, что нет выхода, — она дочь крестьянина-бедняка, батрачила с матерью в экономии.

— Не дай бог никому работать в экономии, — сказала Аннушка. — Мать высохла, я высохла, а просуществовать все равно невозможно.

Самовар закипал. В комнату вошел в короткой ватной куртке мастеровой, остановился у порога, вытер ноги, подошел к Грифцову:

— Генерал Хорват и Надаров действуют заодно. Поезда с запасными не выпускают. У стачечного комитета мысль — отрешить Хорвата.

— Мысль правильная. Сколько можете давать составов в сутки?

— Восемь. Товарищ Антон, казаки у депо, казаки вокруг станции, у стрелок, у будок. Говорят, Надаров затребовал бригаду и Линевич согласился. А мы решили до Харбина эту бригаду ни в коем случае не допускать.

— Садитесь пить чай, — позвала Аннушка.

— Муженек где? — спросил мастеровой.

— В пикет ушел. Черносотенцы на пристани гуляют. На дебаркадере устроили маевку, разостлали рогожу, а на рогоже водка, яйца, колбаса.

— Есть новость, — сказал Грифцов, — великий князь Николай Николаевич назначен главнокомандующим войсками гвардии и Петербургского военного округа. Его даже и офицеры считают зверем.

Чай пили торопливо. Хвостов положил в мешок про-

<отс. стр. 728–729>

Вместе с тем выяснилось, что в Харбине кроме стачечного комитета железнодорожников образовался еще стачечный комитет из мастеровых и неизвестных лиц.

Поговорив с Саратовским, Надаров пришел к мысли, что для расправы с бунтовщиками нужно объявить Харбин крепостью на осадном положении, а ему, Надарову, вручить власть коменданта. Он сказал об этом по телефону Линевичу, но ни о чем подобном Линевич и слышать не хотел. Заявил:

— Если забастовщики согласятся беспрепятственно вывозить нашу армию в Россию, то можно пойти и на уступки, в частности вернуть на работу уволенных вами телеграфистов.

— Ваше высокопревосходительство, лучше горло себе перережу, чем приму на работу негодяев!

Надарова слушала разговор по телефону мужа с Линевичем и советовала вполголоса:

— Ваня, ты знаешь, Линевич — лиса, поэтому будь осторожен.