На сопках Маньчжурии

Эту ихнюю восточную, самурайскую философию Конев не понимал, и понимать не хотел! Конечно, воин может погибнуть при выполнении боевой задачи! Более того, он должен быть к этому готов, потому что профессия у него такая. Такие правила игры! Но заранее сформированные и обученные части оболваненных самоубийц – это уже чересчур! Смертники – это одно. А высокое самопожертвование ради великого дела, гибель за Родину или при спасении товарища в бою – это совсем другое!

Такие человеконенавистнические антинародные государства как самурайская Япония, вообще, надо ликвидировать! И очень жаль, что высадка на Японские острова не планируется! Потому что японский народ ни в чем не виноват и его-то, как раз, надо бы освободить! А, этих микадо и прочих генералов-милитаристов самих к минам привязать, выдернуть чеку и пусть побегают!

Ну, ладно, это он отвлекся…

Муданьцзянь ему удалось уже охватить и с севера, и с юга. И выйти на окраину города… Бои идут ожесточенные! Самураи стоят до последнего. Смертники поганые… Мало они их бомбили в предыдущие дни! А восемнадцатого и девятнадцатого не бомбили вообще, потому что вся тяжелобомбардировочная авиация р а б о т а л а по Японии…

И разведка малость сплоховала. У них там оказывается укрепрайон похлеще, чем на границе! И пять пехотных дивизий обороняется!

Поэтому командарм решил чуть-чуть притормозить и дать возможность авиации отбомбиться сегодня по выявленным целям и в самом городе, и на оборонительных рубежах по рекам Мулинхэ и Муданьцзянь. А он пока подтянет к городу высвободившиеся гаубичные артполки большой мощности…

Лишь к утру двадцать второго августа войска Приморского фронта командарма второго ранга Конева, наконец, овладели важным укрепленным пунктом и узлом сопротивления противника городом Муданьцзянь. И двинулись дальше.

А Японское море еще с вечера, разгоняя волну, чертили линиями кильватерных струй линкоры, тяжелые и легкие крейсера, авиаматки и эсминцы Императорского флота Японии, практически в полном составе вышедшего на Владивосток… Урок, преподанный самураям военно-воздушными силами Тихоокеанского флота семнадцатого числа, похоже, впрок не пошел. Ну, что ж, повторение – мать учения…

Вчера капитан Галушка прилетел на решете. Поэтому сегодня не летал. И завтра не будет… Инженер сказал, что его аппарат починят дня через три… А может на чужой машине в рейд сходить? Угостить какого-нибудь самурая торпедой? Или взять бомб и махнуть, например, на Хакодате?

Он никак не мог позабыть белое, как мел, лицо Гали Якушенко…

Вчера, вернувшись из э т о г о вылета, не заходя домой, он сразу пошел к ней… Постучал… Она открыла, улыбаясь, с малышом на руках. Года еще нет Ваське… В таком возрасте ничего они не запоминают. Теперь только на фотографии отца и увидит… Галушка стоял в дверях и мял в руках фуражку, не зная, что сказать… Но ему ничего не пришлось говорить.

Она сразу все поняла. И только спросила:

– С а м видел?

Он кивнул. И лишь после этого ее лицо стало белеть. Он испугался, хотел ее подхватить. Но она отвела его руки и молча закрыла дверь…

Постояв немного перед дверью вдовы своего лучшего друга, капитан домой не пошел. Вернувшись на аэродром, он заперся один в каптерке и напился вусмерть… Очнулся только утром. От стука в дверь… Открыл… В каптерку зашел военком полка старший политрук Гапоненко. Посмотрел на него, на пустую тару. Ничего не сказал и вышел…

Хороший мужик у них комиссар. Понятливый… Это, наверное, потому что сам летчик. Не во всех полках комиссары летали. Их полку в этом смысле повезло. И на эскадру ходил вместе со всеми…

Похмеляться Галушка не стал. Пришел домой трезвый. И вот сидит теперь на кухне… И не знает, что делать дальше… А может, все-таки з н а е т? Детей они не нажили… А любовь… А была ли она у них? Хотя у нее, во всяком случае, судя по слухам, любовей было достаточное количество…

Качая бедрами, к нему подошла жена. Ее халат был небрежно завязан, предательски открывая грудь. Она села к нему на колени и стала целовать.

'Какая же ты лярва…' – подумал Галушка, аккуратно спихнул ее со своих коленей и сказал:

– Хватит, Лариса. Не надо… Больше я с тобой жить не буду.

Она отскочила от него с вытаращенными глазами… А потом закричала что-то, схватила и разбила об стенку тарелку, стоящую на столе… Он молчал. А она бегала по кухне, что-то выкрикивая, разбила еще две или три тарелки… Он встал и ушел в комнату. Она прибежала за ним, продолжая орать. Распахнутый халат вообще уже ничего не скрывал. Галушка смотрел на эту женщину и думал: 'И вот это… И только-то…'. А потом ушел из дому.

Вот, такая беда…

– Петр Никанорович, может, ты все-таки еще подумаешь? – Гапоненко вздохнул.

Галушка посмотрел на него и помотал головой.