На стороне ребенка

Взглянуть, к примеру, на спортсмена, бился бы он так за каждый сантиметр в прыжке, за каждую долю секунды в беге, не имей он собственной мотивации? Люди чувствуют необходимость концентрировать свою энергию для достижения цели. И надежда когда-нибудь достигнуть ее вселяет в них желание жить! Мы были тому свидетелями в Париже во время войны, когда у большинства людей исчезало ощущение надобности в консультациях врача или в больничном лечении, важнее стала другая необходимость: спешили за хлебом – к четырем утра (булочная открывалась в семь часов) – занимали очередь для себя, для соседей. Люди боролись ЗА или ПРОТИВ чего-то. У человека невозможно отнять эту сфокусированность на одном желании, которое, став превалирующим, побуждает его приняться за работу. По моему мнению, возможность продвижения к высшей ступени знания в какой-то одной дисциплине, причем индивидуального продвижения, – могла бы оздоровить интеллектуальную и чувственную деятельность молодых людей, вернуть многим аппетит к учению, когда они могли бы по собственному выбору сдавать ту или иную дисциплину на какую-то ступень, причем не покидать при этом свою возрастную группу. Школы, школьные здания были бы открыты для всех все время, и тогда не стало бы той сегрегации, которая имеет место сегодня.

Май 68-го взбудоражил всех[179]. Однако, кажется, что свободной педагогике шагнуть вперед так и не удалось: ничего создано не было. Педагогика без директив была скорее чистой оппозицией, противодействием всему тому, чем занимались до этого[180]. Хотели тут же изменить взаимоотношения между взрослыми и детьми, упразднить любое управление. Дошло до сдачи позиций, растерянности и отчаяния. Не было по-настоящему разработанного проекта, объединяющей идеи, сплачивающей воли, не было, как говорят на производстве, «условий работы». И в реальности мало что изменилось. То отпускали поводья, и дети делали, что хотели, то возвращались к весьма традиционной педагогике. Последние пятнадцать лет ситуация так и балансирует между этими полюсами.

Очевидно, что после Монтессори, после Френе[181] подлинных новшеств, истинных нововведений не было. И теперь ясно, что необходима настоящая революция. Не «разрушить все до основания», но изменить отправные точки, снять перегородки, изменить идею «всеядных» классов по уровням, обучение в которых обязательно для всех.

Невозможно сделать это, не привлекая ребят к индивидуальному приобретению тех знаний, что им интересны. Нужно было бы повернуть дело так, чтобы чисто интеллектуальное обучение желающие могли начинать много позже, чем нынче: число вечных студентов и тех, кто берет академический отпуск, заметно бы поубавилось. И не только это. Почему, например, нельзя в течение жизни сменить несколько специальностей? Ведь нередко буквально через год после защиты экзаменов на степень бакалавра или получения профессионального диплома выясняется, что выбрана не та дорога в жизни, а всерьез подобное осознаётся и вовсе лишь десять, двадцать лет спустя. Встречаются поздние озарения, очень поздно выявившиеся призвания. Так было с некоторыми художниками, писателями. И удивительно, что у некоторых пятидесяти-шестидесятилетних обнаруживается еще большая продуктивность в приобретении новых знаний… Более того, случается это чаще, чем думают: просто лишь немногие находят в себе силы в возрасте заново выбрать жизненный путь, это всегда встречается с недоверием и осуждением: «Этот полуночный демон художеств» и тому подобное. Правда, в Соединенных Штатах, например, это достаточно распространенное явление, если сорокалетний инженер сообщает своему хозяину, что собирается теперь идти преподавать, а преподаватель заявляет: «Теперь я хочу быть коммерсантом или промышленником». Во Франции же подобное рассматривается как неустойчивость характера, или, если раньше такой человек вел стабильный образ жизни, – как расстройство: «Это депрессия на него так подействовала».

Выходит, человек в своей жизни не может ошибаться и начинать все с нуля… Иначе не получит тех пенсионных привилегий, которые ему полагаются!