На ступенях (СИ)

И однажды, уже засыпая — свет! В тоннеле было довольно светло, но привычных закреплённых на стенах факелов она там не видела. Вместо них с потолка излучали необычно ровный немерцающий свет незнакомого вида светильники, покрытые толстым стеклом. Тревога немедленно улеглась, стоило ей восстановить в памяти все детали своего короткого проникновения в неизвестную жизнь храма. Да, она пока мало знает о храме, ну и что из этого? Возможно, когда-нибудь она узнает больше, и это тоже не имеет значения. Ничто больше не важно, потому что она никогда не сможет отыскать Зои. Впрочем, и с этим горьким обстоятельством Лидия готова была бы смириться, только ни днём, ни ночью ей не давала покоя мысль, что Зои выпала куда более тяжёлая доля, чем ей самой.

— Воспалённое воображение рисовало мне один сценарий страшней другого, из которых самым правдоподобным был тот, где Зои бросали на особую, предназначенную только для прокажённых, Не погрузиться в полную беспросветность из-за неотступных мрачных мыслей о судьбе Зои мне помогли танцы.

— Танцы?! — оживился Вадим. — Неожиданный поворот.

— Рада, что, наконец, сумела тебя заинтриговать. Твоё удивление понятно: зачастую мужчины считают танцы несерьёзным делом. Однако это и вообще не так, а уж в моей античной эпопее в особенности. Обучение танцам началось с первых же дней моего появления на «радужной» ступени, и поначалу оно тяжело мне давалось. Во-первых, я не понимала, зачем и кому нужны эти занятия. Приём «паломников» был примитивен до грубости, он не требовал от «служительниц богини» какого-либо изящества. Всё остальное в нашей «радужной» жизни являлось таким же нерадужным, и танцы выбивались из этого ряда просто вопиющим образом. Во-вторых, мои мышцы после двухлетней пытки на ступенях были не просто зажаты, они были намертво скованы, каждое движение в танцах доставалось мне с болью. В-третьих, мои «радужные» товарки нещадно насмехались над моими первоначальными неуспехами, будто сами в своё время не переживали те же трудности.

Когда мои одеревеневшие мышцы, наконец, заработали, проявилась какая-то другая боль, новая, незнакомая, или это было что-то похожее на боль. Будто мои заржавевшие от долгого неупотребления мозговые шестерёнки со скрежетом начинали вращение, и, натыкаясь на болезненное сопротивление, снова замирали, а потом откатывались, подминая собой живую ткань. Если попытаться выразить тогдашние мои неоформленные мысли, получится, что-то вроде этого: мир, в котором я нахожусь, ненастоящий. Когда-то я жила в мире, где всё было взаправду, от него потом для меня оставалась только Зои, а теперь не осталось ничего.

Из-за того, что танцы были связаны с разного рода болью, я их не любила сначала. К тому же они меня отвлекали от мыслей о Зои, а это единственное, о чём стоило думать. А после того, как я обнаружила, что Зои увели глубоко под землю, танцы стали моим способом ухода от нереальной реальности. Кроме обязательных занятий я проводила в танцевальном зале по два-три часа в день, отрабатывая по многу раз каждое движение пальцев, кистей рук, каждый поворот и наклон.

Преподавательница танцев стала меня хвалить, и пренебрежительность ко мне товарок по «радужному» цеху тут же сменилось враждебным отношением, утыканным мелкими гадостями. Сейчас я, конечно, понимаю, что туда специально не подбирались какие-то особенно несимпатичные девчонки, они были такими, какими их создали на данном этапе из материала, поступившего со ступеней. Наверняка, проведи я на радужном этапе больше времени, из меня тоже вылепили бы нечто подобное. Но я ничего не могу с собой поделать и с отвращением вспоминаю о своём радужном окружении — нет неприятней существ, чем бывшие люди, которым ещё не придали хотя бы внешнего лоску.